История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

А вот можно ли сделать их безвредными и если можно, то когда — этого я знать не мог. Не знаю и теперь.

Часть 5. Коммуна «Прожектор»

Начало

Как-то в начале 1929 года я, как председатель райККОВа, то есть районного комитета крестьянских обществ взаимопомощи, проводил в Нюксенице общее собрание дерКОВа (деревенского крестьянского общества взаимопомощи). Работа эта меня ничуть не захватывала. Она казалась мне такой же малополезной, как если бы кто-нибудь вздумал осушать болото, вычерпывая из него воду ведрами. Поэтому я наскоро провернул собрание и объявил, что если кто желает остаться побеседовать, то будем толковать о том, как коренным образом перестроить крестьянскую жизнь.

Осталась примерно половина собравшихся, человек 50. Толковали мы долго, заполночь. Я видел, что некоторые заинтересовались крепко, дела и порядки коммуны «Авангард» их явно привлекали. Беседу я вел так, что как будто сам лично совсем не заинтересован в том, пойдут они в коммуну или нет. А когда стали расходиться, сказал: подумайте, мол, об этом хорошенько, да когда ляжете спать, с подушкой посоветуйтесь.

На следующий день, вечером, часов в девять, приходят ко мне из них человек 15 и заявляют: «Ну, Юров, мы с подушкой посоветовались и решили идти в коммуну, но при условии, что ты пойдешь к нам в председатели».

Внутренне я ликовал, готов был пуститься в пляс, но не показывал вида. И ответил, что в коммуну я к ним пойду с радостью хоть в председатели, а хоть и рядовым членом коммуны. Тут же я черкнул записку секретарю партячейки учителю Чежину, чтобы он сейчас же шел ко мне для оформления инициативной группы по организации сельскохозяйственной коммуны. Он был парень живой, активный, немедленно пришел, и мы совместно с ним провели это чрезвычайное, экстренное, знаменательное для всего Нюксенского района собрание, положившее начало коллективизации в районе.

Надо сказать, что литературы по вопросам коллективизации сельского хозяйства тогда еще совершенно не было. Единственное пособие, какое у меня было, это сохранившийся Устав переселенческой коммуны, которую я организовывал в 1925 году. Между тем вопросов от инициаторов посыпалась уйма, вплоть до таких: а можно ли будет в коммуне пивка сварить, а как в коммуне будут справляться свадьбы и т. п. На все такие вопросы приходилось быстро находить ответы мне, так как Чежин сам становился в тупик. А как же, в самом деле, построить быт в коммуне? Примера же не было.

Отвечать на подобные вопросы мне очень помогло мое посещение коммуны «Авангард». Но я не полностью копировал порядки этой коммуны, а преломлял их в местных условиях, и получалось неплохо, всех удовлетворяло.

Инициаторы знали, что на них теперь обрушатся не только кулаки (которые в то время не были еще даже лишены избирательных прав и, как правило, в жизни деревни и на собраниях-сходках верховодили), но и вся деревня будет глядеть косо, пока коммуна не покажет своей жизнеспособности, крепости и хозяйственных успехов. Кроме того, все понимали, что нам придется из деревни выселиться, так как мы составляли менее пятой части деревни и если бы заняли ближнюю, лучшую землю, то озлобили бы остальных крестьян. К тому же дома инициаторов были разбросаны по всей деревне, что не давало возможности начинать общее хозяйствование. Поэтому само собой напрашивалось решение: нужно где-то с краю нюксенской земли взять участок и там возвести общие строения.

Все отдавали себе отчет в том, что по этим причинам первые наши годы будут нелегкими и поэтому, для предупреждения колебаний считали необходимым принять весьма жесткий устав. Вносим мы в коммуну всё, что каждый имеет. Не обобществлять решили только одежду, да и то для тулупов сделали исключение, считая их предметами не личного пользования. Ведь и в семье тулупом пользуется не одно лицо, а всякий, кто едет в дорогу, такой порядок мы решили сохранить и в коммуне. А выходящий из коммуны — так было решено — не получает ничего. Даже мое предложение выдавать выходящим хотя бы на месяц или на два продовольствие было всеми отвергнуто, настолько все желали отрезать пути к отступлению.

Я, конечно, знал, что такой устав противоречит существующим законоположениям, но из тактических соображений не говорил об этом: колебания, наверное, будут, поэтому полезно, чтобы такие колеблющиеся верили, что если пойдут на попятную, то останутся безо всего. И, действительно, это вскоре пригодилось. Когда я на следующий день с протоколом собрания инициативной группы приехал в райком, мне там не поверили: это, говорят, ты придумал очередной фокус, чтобы освободиться от председательства в райККОВе. Ну, что ж, говорю, если не верите, так поедемте кто-нибудь со мной вместе оформлять коммуну. Решил поехать сам секретарь райкома Бураков — конечно, не потому, что не верил мне, а потому, что его заинтересовало такое важное, небывалое событие.

Перед выездом из Богоявления я вызвал по телефону Чежина и поручил ему к нашему приезду собрать инициаторов и пригласить также всех других желающих вступить в коммуну. Приехав, мы застали необычайное собрание: собрались почти все нюксяне, притом не только мужики, но, чего раньше не бывало, и женщины. Помещение сельсовета было набито битком.

О желании вступить в коммуну заявили семей 50. Остальные держались выжидательно: «Погледим ужо, шчо будет…» Если бы тогда погнаться за количеством, то можно было бы втянуть в коммуну, по крайней мере, половину Нюксеницы. Но инициаторы держались того мнения, что для устойчивости коммуны в первое время необходимо быть осторожными, при приеме учитывать дисциплинированность, уживчивость, прилежность к работе. Так, например, в числе записавшихся дополнительно было двое, числившихся формально бедняками, но один из них был известный всей деревне лентяй, целыми днями болтавшийся без дела, а другой частенько без времени пил и хулиганил, даже отца своего не раз колотил. Поэтому инициаторы считали, что этих «бедняков» пока принимать не следует, они будут вносить разложение. Я был согласен с ними и переговорил с секретарем райкома.

Он тоже согласился, что подбор и прием дополнительных семей надо предоставить