Полный НяпиZдинг - Макс Фрай

Особенно когда ноги на небе, а голова — на земле (наоборот любой дурак может — ну, почти любой).

И вот еще: всякий железнодорожный мост мечтает стать пешеходным, чтобы не бу-бух, бу-бух составы, а пешочком, вдумчиво люди ходили. Это, наверное, и есть стремление к элитарности в чистом виде.

Но железнодорожные мосты — полезнее. Об этом не следует забывать, когда от грохота башка трещит и сердце крушит ребра. И без паники: у железнодорожного моста изначально такая конструкция, чтобы выдержать все.

Чердак

У меня непростые отношения с информацией. Иди наоборот, слишком простые. В моей голове живет вечно пьяный дворник с метлой, большой почитатель Шерлока Холмса и его правила не хранить в памяти ничего лишнего. В стремлении навести образцовый порядок этот дворник регулярно выметает из моей головы вообще все, нужное и ненужное, вперемешку, оставляя только какие-то нелепые сентиментальные сувениры (и неформатные бутылки, которые надеется когда-нибудь сдать). Ну и все, что случайно спьяну проглядел. Поэтому никогда нельзя предсказать, что задержится в моей голове надолго, а что из нее вылетит буквально через несколько минут. Ясно только, что при любом раскладе останется там совсем немного: мой внутренний пьяный дворник чертовски трудолюбив.

Что-нибудь новое

Правило, выведенное из наблюдений над живой природой: всегда надо искать что-нибудь новое для любви.

(Гусары, молчать. «Что-нибудь» не тождественно «кого-нибудь». Хотя как частный случай, вполне может иметь место. Но и тогда совершенно не обязательно означает, что мы хотим с этим трахаться. Хотя вполне может иметь место и такой поворот — опять же, как частный случай. Один из сотни тысяч, например.)

Это не означает, что следует отказываться от старых любовей (к людям, зверям, занятиям, искусствам и т. п.). Это означает, что следует постоянно растить свое сердце, чтобы в него помещалось все больше и больше новых объектов любви.

«Любовью» называют множество очень разных состояний, зачастую не имеющих вообще ничего общего. Поэтому говорить о любви — занятие неблагодарное, каждый слушатель (читатель) тут же подставляет свое индивидуальное представление о любви, и в большинстве случаев получается полная чушь. Поэтому поясняю: в данном случае я говорю о состоянии сознания, в которое мы приходим, сталкиваясь с объектами и явлениями, выбивающими из нас искры. Разжигающими внутренний огонь, чье горение становится причиной так называемого внутреннего подъема (вдохновения; ай, да как ни назови).

Человек, к сожалению, устроен так, что быстро ко всему привыкает. Поэтому нам нужны все новые и новые высекатели искр. Подойдет что угодно, лишь бы искры летели. Потому что внутренний огонь — это и есть жизнь. Когда он не горит, мы не живем, а существуем. По инерции. Какое-то время. Все вот эти так называемые «возрастные проблемы», которыми запугивают друг друга обыватели — следствие угасания внутреннего огня, который можно разжечь любовью. Ну или медикаментозно, но это, мягко говоря, не очень годный вариант.

Чем дольше живет человек, тем важнее для него ежедневно преодолевать собственную инертность и отправляться в мир на поиски новой любви. В какой-то момент, мне кажется, постоянно обновляющаяся любовь к новым объектам становится основным источником жизненной силы. Если не вообще единственным.

Чтобы консервы не стырили

Так называемый возрастной консерватизм взглядов, который якобы сопутствует так называемой «зрелости», с точки зрения потустороннего наблюдателя, достигшего примерно того же самого так называемого зрелого возраста, выглядит так: я прожил говенную жизнь и скоро сдохну, чего и вам всем желаю.

Не слушайте консерваторов, дети. Они говорят, что это у них от возраста ум отрос, а на самом деле просто благоразумно начали помирать загодя, и теперь им страшно: а вдруг другие как-то выкрутятся? И заранее завидно.

Взрослых вообще надо слушать пореже. И только веселых, которые ни черта не боятся (или хотя бы не всего и не всегда). Такие, есть шанс, действительно знают пару интересных секретов. Ну или просто психи, что тоже не самый плохой вариант.

Ш

Штаны

В детстве у меня (на самом деле, у нас, для подобных игр нужна компания) был Штаб, который мы конспирации ради вслух при посторонних называли «штаны». «Я иду в штаны», «ты уже был в штанах?» «не ходи сегодня в штаны», — все это мы выкрикивали значительно громче, чем требовалось. Чтобы все вокруг слышали наше конспиративное слово и ничего не понимали, а мы видели, как они ничего не понимают, и вовсю наслаждались принадлежностью к узкому кругу посвященных. В детстве подобные ощущения бесценны (да и потом вполне ничего).

Штаб помещался в сарае родителей девочки Лены, которые жили в маленьком двухэтажном доме на две семьи. К дому прилагался участок, на котором они разбили небольшой огород с редиской и зеленым луком. Нам (всем остальным «штабистам») повезло меньше, мы жили в многоквартирных домах. Ну, правда, у нас были чердак и «кочегарка» (котельная, отапливавшая дом), но штаб там не устроишь. А нам позарез был нужен именно штаб. Место уединения.

В сарае было пусто, пыльно и полутемно; у стены стояли грабли и еще какие-то садовые инструменты, на крючке висела условно рабочая, то есть просто очень старая и грязная одежда. Главное достоинство сарая заключалось в том, что там можно было запереться и никого не пускать. Это обстоятельство делало все наши обычные разговоры особенными, не детскими, даже не просто «взрослыми», а как бы разговорами подпольщиков и партизан, образу жизни которых мы все в ту пору отчаянно завидовали, насмотревшись соответствующих кинофильмов: никого не слушаются, имеют тайны, живут как хотят.

Иногда мы приносили в сарай еду из дома, иногда (в сезон) таскали с огорода редиску. Нам было все равно, что есть в штабе, лишь бы есть — взаперти, без взрослых, в узком кругу. Еда придавала нашим посиделкам в штабе дополнительную весомость. Когда люди едят, это уже не игра, а настоящая жизнь.

У сарая однако был недостаток: родители девочки Лены знали, что мы там иногда сидим. Они не возражали, но сам факт, что какие-то взрослые о нас знают, все портил. Из-за их осведомленности мы были (и самое главное, осознавали себя) не настоящими партизанами-подпольщиками, а