Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

И вот рубят первый венец. Сначала на стулья кладут напротив друг друга два окоренных бревна; сверху вдоль каждого из них, от конца до конца, вырубают пазы; после этого, отступив от концов на пол-локтя, вырубают четыре поперечных округлых углубления – «чашки» – и в них кладут соответственно два поперечных бревна. В этих бревнах, в свою очередь, тоже вырубают пазы и чашки. Первый венец готов.

Потом на пазы и чашки первого венца уложат паклю и на нее лягут бревна второго венца. Так и пойдет до самого верха. Но пока что необходимо обмыть первый венец, иначе постройка не устоит: проверено дедами-прадедами. Благочестивые строители объясняют священнику Константину, в чем дело, спрашивают дозволения обмыть. Расспросив про обычай, Константин не усматривает в нем ничего языческого – только предлог выпить, и разрешает.

Как из-под земли, появляются жбаны с пивом и расписные ковши. Четыре человека обходят с ковшами пахнущий смолой золотистый венец и обмывают его пивом, следя, чтобы попадало и в пазы и в чашки. При этом они что-то тихо напевают. Кукше удается разобрать только припев: «Стой до-веку, не вались!».

После этого пиво льется уже не в пазы и чашки, а в могучие глотки, из которых вскоре начинают извергаться громогласные здравицы храбрым князьям, греческому царю, царьградскому патриарху, но больше всего братьям Константину и Мефодию.

В промежутках между здравицами звучат веселые плясовые напевы с шутками-прибаутками, которые сменяются печальными протяжными песнями, их снова сменяют плясовые, а многие строители пускаются вприсядку.

Священник Константин с тревогой наблюдает за разгорающимся весельем, переглядывается с Мефодием. Кажется, сегодняшний день будет потерян. А построить церковь необходимо как можно скорее, не за горами день поминовения пророка Илии, в этот праздник и освятить бы новую церковь… Наконец Мефодий встает, бежит к груде окоренных бревен, захватывает одно из них подмышку и тащит к первому венцу. Никто не обращает на него внимания, тогда он останавливается и натужно кричит:

– Пособите же! Видите, у меня и сноровки нет!

Несколько человек вскакивают ему на помощь, и все, усовестившись, возобновляют работу.

На первый венец ложится второй, на него третий… Константин любуется слаженной работой плотников и растущим срубом. Вот сруб уже настолько высок, что на него становится трудно подавать бревна для очередного венца. Кияне быстро сооружают леса, которые будут теперь наращивать по мере роста сруба.

Иногда приходят Оскольд или Дир, подолгу смотрят на растущую церковь. Можно понять, что происходит в их душах: ведь ни на их родине в Норвегии, ни у Рюрика на Волхове, ни здесь, в Киеве, такого еще не бывало. И вот они, именно они строят первую в Киеве церковь – та, в пещерной обители, не в счет! Соборная церковь должна стоять на глазах у всего мира! Начинает сбываться мечта – уподобить Киев Царьграду. Пусть это только первый шаг, но без первого шага не бывает и других шагов!

Ревность новообращенных творит чудеса – церковь воздвигнута намного раньше, чем предполагал священник Константин. К основному срубу пристроены два придела, северный и южный, а также небольшой притвор перед западным входом. Основной сруб завершается высокой четырехскатной кровлей, ее венчает дубовый крест. В каждом срубе оставлено по оконцу, наподобие волоковых, а в срединном – два. Оконца эти не волоковые, а для света – печи в церкви не будет. В случае ненастья или стужи их можно задвигать доской-задвижкой, как задвигают волоковые.

Братья Константин и Мефодий придирчиво осматривают новорожденную – нет ли каких упущений, ходят кругом, заходят внутрь… Все сделано на совесть. Еще в тот день, когда священнику Константину показалось, что строительство завершено, он велел было разобрать леса – не терпелось ему поглядеть на готовую церковь, – но люди сказали ему, что надо сперва стены снаружи проконопатить и выровнять паклю, а с лесов это делать удобнее, чем с лестниц.

Но сейчас она, родимая, уже без лесов, нежно-золотистая, как молодая плоть, низко спущенные стрехи тесовых кровель украшены по краю прорезным узором, словно кружевом.

– Красавица! – нежно говорит священник Константин и тут же с грустью вспоминает, что церковь не останется такой золотистой, со временем она потемнеет, как все киевские постройки. – Жаль, что ее нельзя сохранить навсегда такой, как сейчас!

Стоящий рядом киянин говорит:

– Не журись, отче! И зорька тускнеет, в день превращается. Всему свой черед.

– Твоя правда, – кивает священник Константин.

Сейчас июль, здешние зовут его «грозник», ибо это самый грозовой месяц в году, он у них посвящен Перуну. Двадцатого числа поминовение пророка Илии, и церковь, слава Богу, готова к освящению. С того дня души киян станут полем брани пророка Илии с нечестивым Перуном.

Глава двадцать восьмая

ВАДИН ВЕНЧИК

У больших людей и заботы большие – обретение истинной веры, строительство Божиих церквей, налаживание дружбы с греческим царем… Быть рабом куда проще – ему даже знать всяких таких слов не надо. А если рабу повезет, и в его жизни могут случиться немалые радости.

У Костыги и Карка после того, как они столь удачно выполнили поручения княгини Потворы, настала совсем другая жизнь. Мало того, что они переместились сперва из свинарника в овчарню, а после и в конюшню, в поварне им частенько вместо кукурузных лепешек дают пшеничный хлеб, вместо рыбы – мясо, а пшенного кулеша[190] всегда дают до отвала. Ради такой жизни можно хоть каждый день кого-нибудь убивать!

Часть навоза из конюшни не вывозят, на нем спят рабы. Навоз – мягкое ложе, к тому же он преет, а от этого происходит тепло, что особенно важно зимой. Хорошо сытым уснуть на своем гноище, оно мягкое и теплое! А если спать не хочется, приятно и просто так полежать, особенно, если есть о чем думать. У Костыги есть о чем думать – ведь он спит на золоте!

Каждому рабу отведено определенное место, оно закреплено за ним раз и навсегда. Поэтому Костыга со спокойной душой зарыл весной в своем гноище Вадин золотой венчик. Когда никто не видит, его можно раскопать и полюбоваться им. Чего еще желать рабу, когда он сыт и любуются собственным золотом!

У Карка жизнь сложилась не столь удачно. Он по примеру Костыги тоже зарыл в навоз свое золото – Вадин перстенек. Но когда ему захотелось, опять же по примеру Костыги, откопать перстенек и полюбоваться им, он его не нашел. Карк не один раз перерыл свою кучу, но все напрасно…

Видя, что Карк безутешен, Костыга как добрый друг пытается смягчить его горе.