Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер

— Это вы напали на Калеба?

Его прорвало:

— Да! Да! Никогда себе этого не прощу! Наутро мы проснулись в своем шикарном номере отеля люкс, в адском похмелье. Во всех газетах писали о нападении: парень был в коме. За нами охотилась полиция; нас окрестили «бандой филдголов». Мы решили больше об этом не заикаться, похоронить эту историю в своей памяти. Но меня она все время преследовала: шли дни, месяцы, а я только о ней и думал. Я был просто болен, жить не мог. Стал наезжать в Портленд, узнавал, как дела у мальчика, которого мы изувечили. Так прошло два года, и однажды, не в силах все это терпеть, я решил дать ему работу и возможность нормально жить. Сделал вид, что мне надо поменять колесо, попросил его помочь и нанял его шофером. Я давал ему все, что он хотел… Устроил ему мастерскую на веранде, чтобы он рисовал, дал ему денег, подарил машину, но чувство вины все равно не проходило. Мне хотелось делать для него все больше и больше! Я сломал ему карьеру художника, и вот я стал финансировать всякие выставки, часто позволял ему рисовать днями напролет. А потом он стал говорить, что ему одиноко, что он никому не нужен. Говорил, что женщин ему остается только рисовать. Он хотел писать белокурых женщин, говорил, что ему это напоминает бывшую невесту. Тогда я нанял целую толпу белокурых проституток, чтобы они ему позировали. Но однажды в Авроре он встретил Нолу. И влюбился. Сказал, что после той его невесты в первый раз полюбил снова. А потом приехал Гарри, гениальный писатель и красавчик. Такой, каким хотел бы быть сам Лютер. И Нола влюбилась в Гарри. Тогда Лютер решил, что он тоже хочет быть Гарри… И что мне было делать? Я украл у него жизнь, я взял у него все. Как я мог не позволить ему любить?

— Значит, это все для того, чтобы избавиться от чувства вины?

— Называйте как хотите.

— А двадцать девятого августа… что было дальше?

— Когда Лютер понял, что это я… он собрал вещи и уехал на черном «шевроле». Я сразу поехал за ним. Хотел объясниться. Хотел, чтобы он меня простил. Но он пропал. Я искал его весь день и часть ночи. Тщетно. Я так на себя злился. Надеялся, что он сам вернется. Но назавтра под вечер по радио объявили об исчезновении Нолы Келлерган. Подозреваемый был за рулем черного «шевроле»… Ну, вам мне нечего растолковывать. Я решил никому ничего не говорить, чтобы никто не подумал на Лютера. И еще, может, потому, что, по сути, я был виновен не меньше, чем Лютер. Потому-то я и не стерпел, когда явились вы и стали все это ворошить. А в итоге благодаря вам я вдруг узнаю, что Лютер не убивал Нолу. Как будто выяснилось, что и я сам ее не убивал. Вы сняли камень с моей совести, мистер Гольдман.

— А «мустанг»?

— Он в моем гараже, под брезентом. Тридцать три года я его прячу у себя в гараже.

— А письма?

— Их я тоже сохранил.

— Я бы хотел на них взглянуть, если можно.

Стерн снял со стены картину; за ней была дверца маленького сейфа. Он открыл ее и вынул коробку из-под обуви, полную писем. Вот так я познакомился со всей перепиской Гарри и Нолы, той, по которой были написаны «Истоки зла». Я сразу узнал первое письмо — то самое, с которого начиналась книга. Письмо от 5 июля 1975 года, полное грусти письмо, написанное Нолой, когда Гарри ее отверг и она узнала, что он провел вечер 4 июля с Дженни Доун. В тот день она засунула в дверной проем конверт с письмом и двумя фотографиями из Рокленда. На одной была стая чаек на морском берегу, на другой — они оба, вместе, на пикнике.

— Черт, как это все попало к Лютеру? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Стерн. — Но меня бы не удивило, если бы он проник к Гарри.

Я задумался: конечно, он спокойно мог стащить письма за те несколько дней, пока Гарри не было в Авроре. Но почему Гарри никогда мне не говорил, что письма пропали? Я попросил разрешения взять коробку с собой, и Стерн согласился. Меня одолевали тяжкие сомнения.

Гарри стоял лицом к Нью-Йорку, слушая мой рассказ, и молча плакал.

— Когда я увидел письма, у меня в голове все смешалось, — продолжал я. — Я стал думать про вашу книгу, ту, что вы мне оставили в раздевалке фитнес-клуба, «Чайки Авроры». И вдруг до меня дошло, чего я раньше не понимал: в «Истоках зла» нет чаек. Как я мог столько времени не замечать: ни единой чайки! А ведь вы клялись вставить чаек! И вот тогда я понял, что «Истоки зла» написали не вы. Книга, которую вы писали летом 1975 года, — «Чайки Авроры». Эту книгу вы написали, эту книгу Нола перепечатала на машинке. А подтверждение я получил, попросив Гэхаловуда сравнить почерк писем, которые получала Нола, и надписи на рукописи, найденной вместе с ее телом. Он мне сказал, что результаты совпадают, и я понял, что, когда вы просили сжечь вашу пресловутую рукопись, ту, что написана от руки, вы меня попросту использовали, на все сто. Почерк был не ваш… Книгу, которая сделала вас великим писателем, написали не вы! Вы ее украли у Лютера!

— Замолчите, Маркус!

— Что, я не прав? Вы украли книгу! Есть ли более страшное преступление для писателя? «Истоки зла» — вот почему вы ее так назвали! А я-то все не мог понять, почему у такой прекрасной истории такое мрачное заглавие! Но заглавие относилось не к книге, оно относилось к вам. К тому же вы всегда мне говорили: книга связана не со словами, книга связана с людьми. Эта книга — исток зла, которое с тех пор подтачивало вас, зла самозванства, угрызений совести!

— Хватит, Маркус, довольно! Замолчите!

Он плакал.

— Однажды Нола оставила у вашей двери конверт, — продолжал я. — Это было 5 июля 1975 года. В конверте были фотографии чаек и письмо на ее любимой бумаге; она писала о Рокленде и о том, что никогда вас не забудет. Вы в то время старались с ней не видеться. Но письмо до вас так и не дошло, потому что Лютер следил за домом и забрал его, как только Нола убежала. Вот так, с этого самого дня, он стал переписываться с Нолой. Он ответил на письмо от вашего имени. Она отвечала, думая, что пишет вам, но он перехватывал почту из вашего почтового ящика. И писал ей в ответ, выдавая себя за вас. Вот почему он бродил вокруг вашего дома. Нола считала, что переписывается с вами, и эта переписка с Калебом превратилась в «Истоки зла». Но Гарри! Как вы могли…

— Я был в панике, Маркус! В то лето мне было так тяжело писать. Я думал, у меня никогда не получится. Я писал эту книгу, «Чайки Авроры», но мне казалось, что это очень плохо. Нола говорила, что она в восторге, но я никак не мог успокоиться. Приходил в страшную ярость. Она перепечатывала рукописные страницы на машинке, я перечитывал и рвал. Она умоляла меня прекратить, говорила: «Не делайте этого, вы блестяще пишете. Пожалуйста, прошу, закончите ее. Милый Гарри, если вы не закончите, я не перенесу!» Но я ей не верил. Мне казалось, что я никогда не стану писателем. А потом, в один прекрасный день, в дверь позвонил Лютер Калеб. Сказал, что ему не к кому обратиться, поэтому пришел ко мне: он написал книгу и не знает, стоит ли показывать ее издателям. Понимаете, Маркус, он думал, что я крупный писатель из Нью-Йорка и смогу ему помочь.

20 августа 1975 года

— Лютер?

Гарри, стоя на пороге, не скрывал удивления.

— Здра… Здрафтвуйте, Гарри.

Повисло неловкое молчание.

— Я могу чем-то вам помочь, Лютер?

— Я прифел к вам лифно. За фоветом.

— За советом? Я вас слушаю. Заходите.

— Фпафибо.

Они уселись в гостиной. Лютер волновался. В руках у него был толстый конверт, он прижимал его к груди.

— Ну, Лютер, что случилось?

— Я… Я напифал книгу. Книгу о любви.

— Правда?

— Да. И я не внаю, хорофа ли она. То ефть я хофу фкавать, как увнать, фтоит ли пефатать книгу?

— Не знаю. Если вы считаете, что старались изо всех сил… Текст у вас с собой?

— Да, но он напифан от руки, — извинился Лютер. — Я только фто обнарувил. У меня ефть отпефатанный вариант, но я, выходя ив дома, ввял не тот конверт. Мовет, мне ва ним вернутьфя и вайти поповве?

— Не надо, покажите, как есть.

— Профто я…

— Ну-ну, не стесняйтесь. Уверен, вы пишете разборчиво.

Лютер протянул ему конверт. Гарри вынул исписанные листы и, пробежав глазами несколько страниц, поразился идеальному почерку.

— Это ваш почерк?

— Да.

— Черт, у вас… у вас просто невероятный почерк. Как у вас так получается?

— Не внаю. Такой у меня поферк.

— Оставьте мне на время, если вы не против. Я прочту и честно скажу, что я об этом думаю.

— Правда?

— Ну конечно.

Лютер охотно согласился и ушел. Но не уехал из Гусиной бухты, а спрятался в зарослях и, как обычно, стал ждать Нолу. Вскоре появилась и она — счастливая, радуясь скорому отъезду. Она не заметила фигуры, притаившейся в зарослях и следившей за ней. Она вошла в дом через парадную дверь, без звонка, как обычно в последнее время.

— Милый Гарри! — крикнула она, давая знать, что пришла.