Русь. Том II - Пантелеймон Романов

Чем дальше говорил Макс, тем чаще у него мелькала в глазах едва заметная тревога, главным образом потому, что глаза всех убегали от него, и он стал иногда испытывающие оглядывать всех. Один раз даже сказал:

— Что вы это все какие-то странные… невесёлые?

— Отчего же быть особенно весёлым?… Провалов, как т е б е и з в е с т н о, очень много в последнее время. Ведь это ты такой жизнерадостный, что на тебя ничего не действует.

— Что ж, революция такое дело, без жертв не обойдёшься. Нос на квинту вешать нечего.

— Да, без жертв не обойдёшься…

Макс опять бросил на председателя тревожный взгляд, уловив странность его интонации.

— Мы сейчас обсуждали тут самый больной наш вопрос, — сказал председатель, застёгивая ворот гимнастёрки. — У нас с техникой слабо. К 9 января и к открытию Думы мы совсем не могли выпустить листовок. Сейчас мы получили станок… он в Озерках, его необходимо сегодня же переправить сюда, потому что там, кажется, есть возможность провала. Мы сейчас выбрали для этой операции товарищей: Шнейдера, Лебедева и… тебя.

На лице Макса мелькнула ещё большая тревога, он слегка побледнел, но сейчас же, весело рассмеявшись, сказал:

— Вот тебе раз! Я им политические сведения доставляю, а они меня на чёрную работу посылают.

— Для члена партии никакой чёрной работы быть не может, — сказал сухо председатель.

— Нет, я, конечно, шучу… Но дело в том, что сегодня ночью никак не смогу… Я должен узнать одну важную вещь… на нас, кажется, готовят налёт…

— По постановлению комитета это дело решено поручить тебе, Шнейдеру и Лебедеву. Тебе знакомы принципы партийной работы?

Вокруг все молчали каким-то мёртвым молчанием.

Последние остатки оживления сбежали с лица Макса. Он не то чтобы побледнел, а лицо его вдруг как-то странно похудело и под глазами посерело.

— Что же разговаривать долго, если это требуется срочно, — сказал человек в солдатской стёганой куртке, встал и плотнее прихлопнул рукой папаху на голове.

Шнейдер тоже отодвинул свой стул от стола и через ноги сидевших пробрался к двери.

— Что с тобой? Ты какой-то ненормальный сегодня? — с удивлением сказал председатель. — Нездоров, что ли, чем? Если не хочешь идти, так и надо говорить.

При этих словах лицо Макса чуть прояснилось.

Он вдруг повеселел и добро сказал:

— Солдат революции не должен ни от чего отказываться. Идём!

— Вот так-то лучше, — сказал председатель, почему-то расстегнув ворот гимнастёрки.

Все трое вышли. В комнате была тишина. Оставшиеся долго сидели молча, устремив взгляды на дверь, которая закрылась за ушедшими.

XXXIX

Алексей Степанович и Сара, собравшись у Маши, ждали возвращения Шнейдера, чтобы узнать о результатах заседания.

Пробило 12 часов, его всё ещё не было.

— Может быть, он прямо прошёл домой? — сказала Сара.

— Ведь он же сказал, что придёт сюда, — возразила Маша. — Не случилось ли чего?…

— Всё может быть, — заметил Алексей Степанович.

Сегодня он был в первый раз с Машей после отъезда Черняка на фронт.

Было странно, — после того, как она ходила к нему под видом невесты, говорила ему «ты», и он каждый раз ждал её прихода, как настоящей своей невесты… даже жены, — и вдруг после всего этого перейти на положение чужих людей. И говорить друг другу «вы».

Было уже два часа ночи, а Шнейдер всё не возвращался.

— Это становится наконец странным, — сказала Сара.

— Может быть, пойти узнать? — предложил Алексей Степанович.

Маша бросила на него тревожный взгляд.

— Без крайней необходимости этого делать не стоит. Если что случилось, то всё равно не поможешь. Посмотрите, что у меня с керосинкой сделалось, — сказала Маша.

Алексей Степанович встал, взял керосинку и вынес её в кухню. Маша со снятым чайником пошла за ним.

Алексей Степанович, погасив огонь в керосинке, стал выправлять фитили.

— Надо их совсем вывернуть, — сказал он, не поднимая головы. — Они очень загрязнились.

— Руки пачкать не стоит.

— Всё равно, надо когда-нибудь их пачкать. Нет ли тряпочки ещё?

Маша покорно принесла тряпку. Алексей Степанович, растопырив запачканные пальцы, ждал, потом, не глядя, протянул руку за тряпкой.

— Ну и нахозяйничали же вы тут б е з м е н я, её, должно быть, месяца два не чистили.

— Нет, я иногда протирала, — сказала Маша, с доверчивостью и покорностью непосвящённой глядя, как Алексей Степанович вывёртывает фитили.

Наконец он переменил фитили. Маша дала ему вымыть руки и сама стояла около него с полотенцем, ожидая, когда ему можно будет дать вытереть руки.

Алексей Степанович, беря у неё из рук полотенце, вдруг взглянул на Машу и нерешительно улыбнулся.

— Что же, кроме того, как чистить керосинки, я ни на что больше не нужен?

Маша молчала.

Алексей Степанович, бросив полотенце, подошёл к ней вплотную. Маша не отстранилась, но, подняв на него глаза, странно внимательно, почти болезненно внимательно смотрела на него.

Алексей Степанович сделал движение к ней.

Но в этот момент раздался звонок. Алексей Степанович, вздрогнув, отстранился от Маши и пошёл открыть дверь.

Через минуту все замерли от того зрелища, какое представилось им.

В переднюю вошёл Шнейдер. Под распахнутым пальто виднелся оторванный ворот рубашки, на щеке были кровавые пятна, как будто кто-то всеми ногтями впился ему в щёку под глазом. Около рта он держал окрашенный свежей кровью носовой платок.

Но самое страшное было в том, что, когда он отнял платок, у него оказался разорван рот.

— Что это такое? Что случилось? — воскликнули все в один голос.

— Самое обыкновенное, — сказал Шнейдер, стараясь говорить через сжатые зубы, чтобы не раскрывать рта, — на нас с Лебедевым напал какой-то бандит.

И сколько ни обращались к нему с просьбой рассказать, как было дело, он молчал, показывая движением руки, что всё это вздор и ему больно и неудобно говорить с разорванным ртом.

XL

Генерал Унковский только что выслушал доклад одного из своих помощников о мерах, принимаемых к охране столицы, как пришла дама под чёрным вуалем, та самая, которая приходила к нему однажды. Она была в чрезвычайном волнении и сказала, что её сын Макс пропал бесследно три дня назад.

Унковский отдал приказ к немедленному розыску и, успокоив взволнованную мать, отпустил её. Стоя в кабинете у письменного стола в своём военном сюртуке с орденом на шее и заложив правую руку за борт сюртука, Унковский, закусив губы, смотрел в одну точку.

— Их работа, — сказал он наконец вслух и, кусая губы, прошёлся по комнате, потом остановился у письменного стола и безнадёжно развёл руками.

Из доклада он видел, что положение отчаянное.

Настроение было отвратительное.

Ему сейчас нужно было дружеское сочувствие.

Сегодня днём он позвонил Ольге Петровне, сказав, что приедет и что ему хочется видеть её одну.

Но когда он, сев в поданную машину, приехал к ней, он ещё из передней услышал весёлые мужские голоса.

Через минуту в дверях показалась сама Ольга Петровна. В левой руке с отставленным мизинчиком у неё была длинная тонкая папироса, которую она держала в прямых, несогнутых пальцах, как держат женщины, не умеющие курить.

— У вас народ… вы издеваетесь надо мной. — сказал генерал, стоя перед ней в своей длинной, почти до полу, николаевской шинели и не раздеваясь.

Брови Ольги Петровны удивлённо поднялись:

— Чем?

— Я хотел видеть вас одну… я просил. У меня слишком тяжёлое настроение, а у вас опять какие-то молодые люди.

Она приблизилась к нему, положила руки на плечи его шинели. Но когда он хотел её обнять, она быстро отстранилась и, подняв палец к губам, движением глаз назад показала, что надо быть осторожным.

Потом таинственно шепнула:

— Они скоро уйдут…

В гостиной было небольшое общество: Елена и два совершенно одинаковых молодых человека, того типа, о средствах к жизни которых обычно ничего не известно, и неизбежное сановное лицо.

На угловом диванном столе стояли ликёры. Елена взяла со стола высокую рюмку с ликёром и подала её Унковскому.

— Выпейте, чтобы у вас прошёл этот мрачный вид.

— Очень мало данных для того, чтобы быть весело настроенным…

— Что, всё этот несчастный пролетариат вас так беспокоит?

— Мне кажется, что он очень скоро всех обеспокоит…

Лица мужчин стали серьёзны. Сановное лицо, взяв мягкий тонконогий стул с атласным сиденьем, подставило его ближе к севшему в кресло Унковскому.

— Какова ситуация, генерал? — спросил Акакий Акакиевич (так в насмешку Ольга Петровна прозвала за глаза сановное лицо).

При этом он старался говорить так, как будто разговаривал один на один с генералом, а не в компании с этими молодыми людьми, которых он, по-видимому, не терпел так же, как и Унковский не терпел его самого.