Вторжение из ада - Юрий Петухов

Хук вылез первым.

И тут же получил приглашение.

— Давай сюда, братва! — благим матом заорал стриженный малый в сером пятнистом скафе, замахал рукой с зажатой в ней черной бутылью, заорал на новоанглийском с щелкающим акцентом, явно наемник. — Гулять будем! Имеем право!

Хук задумался.

А Крузя из-за его спины швырнул связку бронебойных гранат. Полдня таскал за собой, уже хотел было выбросить, да вот пригодилась. Пришлось открыть огонь из обоих лучеметов. Ребятки не ожидали. Это их и сгубило.

Девиц Хук с Крузей развязывать не стали. Им все равно — не жить, не одни, так другие достанут, нечего и времени тратить. Пошли дальше.

Но сердобольный Хук все же вернулся, перерезал путы.

— Бегите, девочки!

Девочки как лежали, так и остались лежать. Только затряслись сильнее.

Еще через полчаса вылезли под своды. Сели передохнуть. Отсюда ничего не было видно. Но стоит только выползти на крышу… и они сразу поймут: куда, как, с какой скоростью бежать. Вот только минут пять отдыха, только пять!

— И все же я ни хрена не пойму, — задавал все один и тот же вопрос Образина, — ну зачем они свою малину спалили, зачем всех под корень? Какой такой смысл?!

Крузя сопел и не отвечал.

Наверху что-то гремело, звенело, лязгало — наверное, ветра гуляли по разодранным крышам. Хук сидел и думал — ну вот выберутся они из этого ада, ежели Бог поможет, подадутся в леса и пустыни, уйдут от карателей… а дальше? Обратно на заправщик? Опять беспробудная, кошмарная жизнь в глуши, в вечном похмелье и муках? Куда ему еще приткнуться! Дороги назад, в Дальний Поиск, нету, его списали полностью и безоговорочно, да и здоровьишко уже не то. Афродита — единственное его пристанище на Земле-матушке — с Крузиной помощью отбыла в миры иные, а точнее, в саму преисподнюю, больше ее нигде и не примут. В Гугову банду податься? В Европе, небось, уже шмон навели, второй раз Гугу не повезет, нечего и надеяться. Так и плутать по жизни неприкаянным одиночкой?! Так и мытариться?!

Хук тяжко и горестно вздохнул. Ладно, жизнь сама покажет — куда и как.

— Хорош дрыхнуть, — он толкнул Крузю в плечо.

Тот проснулся. В короткой и смутной дреме ему привиделся зеленый садик и розовый домик в садике — это еще с детства осталось, это все грезы. Крузя знал, что в природе не существует никаких домиков с садиками, в природе есть войны, боль, унижение, драки, похмелье и тягомотина в промежутках, больше ничего! И потому он покорно встал. Надо было выползать на крышу.

Оба знали, что крыши Форума предназначены для прогулок, обзоров — не всех пускали, конечно, но те, кому повезло, могли насладиться прекрасным зрелищем с заоблачной высоты. Был еще центральный шпиль. Он торчал метров на пятьдесят вверх, и в нем располагались какие-то особые службы. Но туда лезть не было никакого резона. Шесть огромных крыш-площадок шести крыльев — они на одной из них — что еще надо, чтобы увидать во всей нынешней красоте подлый и проклятый Богом Нью-Вашингтон, а заодно и половину света?!

От неожиданно яркого и синего неба, от проглянувшего сквозь мразь солнца заломило глаза. Фильтры замутили забрала шлемов. Первым выполз из большой и широкой двери Крузя.

За ним Хук. Они ползли, чтобы не привлечь к себе внимания случайных свидетелей их высотной прогулки, они знали, тут можно ожидать всякого…

Но такого они не ожидали.

Теперь становилось ясным, что это вовсе не ветра гремели и лязгали наверху. Совсем не ветра!

Хук привалился спиной к двери. Поднял руку, чтобы вытереть внезапно выступившую испарину. Ударился о броню шлема. Вздохнул тяжко.

Поначалу они увидали лишь пятнистые спины карателей, множество спин.

Потом до ушей донесся дикий, нечеловеческий визг, стенания, вопли, ругательства, хрип, плач — такие страшные звуки могли извергать лишь обреченные существа, потерявшие от смертного ужаса человеческий образ, обезумевшие.

Хук приподнялся.

Теперь он видел лучше. Площадка была велика — целая площадь, на которой можно запросто разместить на стоянку тысячу бронеходов. За спиной, чуть поодаль торчал вверх огромный и толстый шпиль с узорчато-круглыми, непроницаемыми окнами. А впереди… каратели гнали к самому краю крыши большую толпу, тысячи три-четыре перепуганных, избитых, растрепанных и орущих людей.

— Ну-у, гады! — просипел Хук. И приподнял ствол лучемета.

— Спокойно, — остудил его Крузя.

Карателей было больше сотни. Они работали сноровисто и умело — шли реденькой шеренгой во всю ширину площадки и время от времени то один из них, то другой давал самым малым под ноги — металл раскалялся, стоять на нем становилось невозможно, и толпа отступала, пятилась, давя задних, тех, что должны были первыми полететь вниз с полуторамильной высотищи. Эти задние не хотели умирать, они рвались по головам вперед, били, пинали передних, рвали их за волосы, раздирали ногтями лица, пытались ужами проползти под ногами, но получали удары и пинки от таких же обреченных, орали и рыдали.

Каратели шли молча.

Какая-то женщина, голая, тощая, избитая в кровь, вся сплошной синяк, выбилась вдруг из толпы, завизжала перекошенным рваным ртом, завизжала животным визгом, упала плашмя на покрытие, обожглась, заорала еще громче и рванулась влево, пытаясь обежать цепь, вырваться — но тут же подброшенная выстрелом, изломанно вскинулась, замерла на миг и полетела с крыши. Стенания и крики в толпе стали громче, надрывнее. Каждый из обреченных уже видел, ощущал, как он сам падает, падает, падает.

На это огромное стадо, приговоренное к закланию, было невозможно смотреть.

— Пусти! — Хук вырвал ствол. — Поступай как хочешь, а я пойду!

— Ты просто спятил! Их больше сотни!

— Плевать! Они нас принимают за своих! Надо подойти ближе! — Хук кричал в открытое забрало. И Крузя слышал его. Но в шлемофонах вдруг проскрипело:

— Кто такие? Личные номера? Быстро!

Хук не отвечал. Но шел вперед. Он знал, сразу эти гады в них, одетых в форменные скафы, стрелять не будут. Надо выиграть время… Еще четверо из толпы попытались избежать страшной участи, рванули вперед, прямо на шеренгу, отчаянно крича и ругаясь. И все четверо головешками повалились к ногам наступающих.

У кого-то не выдержали нервы и с душераздирающим ором он сам прыгнул вниз. Хук даже не понял — мужчина, женщина, юноша… нет, это было просто животное, без пола, без возраста, обезумевшее от страха животное. Толпа шарахнулась вправо, раздались вопли задавленных, струйкой вытекла из-под ног кровь — теперь Хук видел и это. Две женщины с переломанными ребрами упали на колени, потом плашмя, вытягивая руки ладонями вперед, с мольбами о прощении и пощаде поползли к ногам карателей — вспыхнули свечками, замерли, обугленные, страшные, скрюченные.