Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

Все эти начальники растерялись, отдавали ни к чему не ведущие распоряжения и, в довершение всех несчастий, самого начальника всех запасных частей генерал-лейтенанта [А. Н.] Чебыкина,[382] в это время в Петрограде не было, а его заместитель Лейб-гвардии Преображенского полка полковник [В. И.] Павленков[383] был человек слабого здоровья и вообще совершенно не подходил к своей ответственной роли. Ну и результат получился именно такой, который мог обрадовать лишь наших недальновидных политиканов, стремящихся к власти, уверенных, что властвовать и управлять таким огромным и сложным аппаратом, как государство, так легко и вообразивших, что каждый из них явится выдающимся министром. Последствия налицо: что сталось с Великодержавной, Могучей Россией, слово которой когда-то было законом чуть не для всей Европы.

После оглашения высочайших манифестов мой полк на другой же день заступил на позицию; вся окопная служба начала протекать так же, как и раньше; солдаты несли свои обязанности по-прежнему отлично: никакого своеволия или неисполнения приказаний совершенно не замечалось. Офицеры по-прежнему стояли к солдату близко, а солдат, в большинстве, относился к офицеру тепло и душевно. Все, как офицеры, так и солдаты, часто собравшись вместе в окопах, обсуждали: что-то будет дальше? Солдат очень смущало, да и подтрунивали они частенько, что у них военный министр, как они говорили – штафирка,[384] просто «господин» Гучков, да и как же это, недоумевали они, он, господин Гучков, будет бывать среди войск, а форма будет у него, что ни на есть, штатская; чудеса, говорили они, у нас творятся. Подождем, мол, что будет дальше.

Через некоторое время от военного министра господина Гучкова были получены воинские уставы со многими, по его желанию и усмотрению, сделанными изменениями, и от всех командиров полков были истребованы собственноручные заключения относительно тех изменений в уставах, которые желательны были и полезны, по мнению господина Гучкова. Все командиры полков 1-й Гвардейской пехотной дивизии, собравшись вместе и обсудив всесторонне этот вопрос, дали следующие заключения: 1) согласны с отменой отдачи чести во фронт, но, оставив таковую, становясь во фронт перед знаменами, штандартами и погребальными процессиями, которые сопровождаются военной командой; 2) отдание чести, прикладывая руку к головному убору, оставить обязательно; 3) полностью оставить всю дисциплинарную власть начальников, за исключением усиленного ареста, т. е. – отмена темного карцера; 4) полковые суды оставить без изменения; 5) разрешить нижним чинам курение табаку на улицах, но, при отдании чести, папиросу брать в левую руку, как это принято в иностранных войсках; 6) разрешить нижним чинам свободный вход в ресторан и буфеты, при соблюдении воинского чинопочитания; 7) разрешить нижним чинам на железных дорогах проезд в вагонах 1-го и 2-го классов, за нормальную плату; 8) разрешить проезд в трамваях внутри вагона, при соблюдении воинского чинопочитания и 9) допустить учреждение комитетов, при том лишь условии, – чтобы деятельность этих комитетов была чисто хозяйственной: следить за довольствием солдат и правильностью распределения продуктов. Вот, кажется, и все, что мы, как командиры полков, нашли возможным изменить в уставах. А разве этого было мало?! Недаром говорят: «Лиха беда начать…»

Боевая жизнь у нас по позициям протекала как и раньше: службу солдаты несли исправно, помня дисциплину и свои обязанности. В настоящее время, не помню точно числа, когда, в марте месяце, приказано было привести войска к присяге на верность Временному правительству. Прислали и текст присяги. Как только полк сменился с позиций и отошел в резерв, – я приказал, чтобы, после двух дней отдыха полк собрался к 11 часам утра в деревню, к штабу полка, для приведения к присяге. Около 10 часов утра ко мне вошел, очень взволнованный, командир 4-го батальона полковник [В. В.] Квитницкий[385] (расстрелян большевиками в Москве в конце 1917 г.) и доложил, что солдаты его батальона одели красные банты и в таком виде желают идти на сборное место полка для принятия присяги. Я приказал полковнику Квитницкому ничего не предпринимать до тех пор, пока я не выйду к полку, где и сделаю, что найду нужным. Ровно в 11 часов утра мне дежурный по полку офицер доложил, что полк построился для принятия присяги. Выйдя к полку, я начал обходить фронт, здороваясь отдельно с каждым батальоном. Поравнявшись с 4-м батальоном и поздоровавшись с солдатами, я спросил командира батальона полковника Квитницкого, почему у него батальон одет не по форме и с его ли разрешения солдаты нацепили красные банты. Как и следовало ожидать, получил в ответ, что командир батальона на красные банты своего разрешения не давал. После этого, обращаясь ко всему полку, сказал: «Все в строю, как офицеры, так и солдаты, всегда должны быть одеты по форме; форму одежды пока еще никто не изменял, а потому никаких отступлений от формы одежды я не допускаю; строй – есть святое место, все распоряжения исходят от меня, как командира полка, а я не отдавал распоряжения, чтобы в строй выходили с красными бантами. 4-й батальон нарушил устав, чего я никак не мог ожидать от батальона, которым можно гордиться». Только что я это сказал, как, смотрю, все солдаты 4-го батальона постепенно начали снимать красные банты и прятать в карманы. Заметив, что я еще прибавил, обращаясь к полку, что существует раз навсегда установленная форма в строю и что это надо всем неукоснительно помнить, ну, а если последует какое-либо изменение, то об этом будет отдано в приказе по полку и доведено до всеобщего сведения, а выдумывать самовольно разные украшения к раз установленной форме никто не имеет права. Затем роты разошлись по своим квартирам и все зажило нормальной жизнью полка, стоящего в резерве…

В. Е. Борисов

Генерал М. В. Алексеев и отречение Николая II от Престола[386]

Алексеев думал, что новые государственные деятели не коснутся воинской дисциплины. К сожалению, первые шаги военного министра [А. И.] Гучкова были сделаны именно в этом направлении. Первый момент революции был как бы благоприятен. Николай II отрекался от трона, Алексей вступал на Престол. Михаил делался регентом. Россия становилась конституционной монархией. Дума получала полную свободу выполнять свою государственную задачу по продолжению войны.

Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал: «Поздравляю Вас с конституционной монархией». Он был доволен и спокоен за будущее войны, а с нею и России. Я спросил: «Отчего не с республикой?» Алексеев ответил: «Для республики у нас нет готовых людей». Этот ответ Алексеева показывает глубину его государственного взгляда. Но кругом уже все шло, видимо, к республике.

С каждым днем становилось яснее, что Россия, перестав быть самодержавной монархией, не делалась ни конституционной