Время красного дракона - Владилен Машковцев

— О другой раз стякла ящик приволоки, Кузьма. Окна в Поганой избе побили. И керосину для лампы прихвати.

— Оно, конешно, доставлю. Но пошто окна побили? Пьяные што ли?

— Долго рассказывать, Кузьма.

— Ишо што новое у вас, Маланья?

— Дурохаря утоп в болоте.

— Царствие ему небесное! — перекрестился Кузьма.

— Гореть ему в геенне огненной.

Мешки с пшеницей перегрузили на сохатых в перекидку. Дед Кузьма обнял внука, благословил его:

— Прощевай, Володь, с бохгом! Поклон от миня Порошину, ну и энтим лихим людишкам. Прости миня, осподи!

У деда Кузьмы глаза слезились, будто он чувствовал, что с внуком уже не встретится. И у Володьки губы подрагивали, вот-вот расплачется.

— Ты на лосе-то удержишься верхом? — обнял Майкл казачонка.

— Удержусь, мы с дитятства приучены, — запрыгнул на сохатого Володька.

Малаша бросила деду Кузьме три пачки денег:

— Прими, дед, оне нам без надобности.

Караван сохатых ушел на Васюганьи топи. А дед Кузьма сидел на телеге, смотрел вслед, утирал слезы. Он вытащил из мешка припрятанную чакушку, выпил, закусил тут же сорванной лесной кисляткой. Без Эсера неинтересно было ему общаться с этими людьми. Не та в них сила духа.

Кузьма разорвал обертки на пачках денег, начал пересчитывать ассигнации. Сотенные купюры волнились красноватыми разводами от болотной воды. Но дед не знал, что деньги подмочены в трясине.

— Осподи! Сихгнации-то в крови! Вот убивцы окаянные. И сують бан-дюжные деньжата мине, честному человеку. Просто сплошная ужасть! Енкеведа нахгрянет с нахганами, с овчарками, по крови преступлению-убивству вынюхають. Нешто можнучи тако поступать с человеком невинным и бохгобоязненным?

Кузьма завернул деньги в рогожу, закопал их возле приметной, трех-вильчатой сосны. У него и те деньги, выданные для закупа пшеницы, остались неистраченными. Зерно он украл с колхозного тока возле Зверинки, в деревне Донки. И никто не заметил, и недостачи не было. Социализм — учет, а кто крадет — энто не в счет! Для социализма на каждого хлебороба и рабочего потребно содержать по одному милиционеру, по два партийных работника, по три осведомителя, а окромя того — наркоматы, суды, тюрьмы и ахгромадную армию с пушками, пулеметами, танкетками и тупыми енералами. Так уж страна устроена по заветам товарища Ленина, по указаниям великого Сталина.

Какие токмо мысли не лезли в голову Кузьмы. Но больше всего они беспокоился о Володьке. А внук его, Вера Телегина с Дуняшей, Майкл им Маланья через неделю пути по болотам высадились благополучно на Лосином острове. Порошин спал на кошме, во дворе у забора, когда к нему подошла и начала его теребить какая-то девчонка-малышка:

— Вставай, чего дрыхнешь?

— Ты кто? — не разобрался спросонья Аркадий Иванович.

— Я Дуня-колдунья.

— Как ты сюда попала, Дуняша?

— На корыте прилетела. Чо шары-то выпучил? Мама, иди сюда, я разбудила его.

Верочка Телегина присела рядом с Аркадием, заплакала от радости. Так вот и возник островок счастья на острове староверов. А дед Кузьма подъезжал в это время через бор к родной станице Зверинке, где его ожидал арест по нелепому оговору. Да и сам виноват был Кузьма, часто чудил. У себя дома, в коровнике, он приклеил портреты над кормушками скотины. Каждое утро дед плевал в гениальные лики основателей социалистического государства, бросался в них комьями навоза, обзывая словами вполне литературными, но оскорбительными. Кузьма не терпел матерщины, за всю свою жизнь он не произнес ни одного крепкого выражения. Пакостноязычие не совмещалось с его природным понятием о человеческом достоинстве. С вождями советской страны он разговаривал языком общеупотребимым:

— Што ты натворил, дурак лысый? Кому была потребна твоеная леворюция? Я те выткну вилами шары твоеные бесстыжие! Мошенник ты, а не вождь! Тьфу, окаянный! Штоб тобя черти во смолу кипящую скинули. А ты чо смотришь, хрен усатый? Сам-то в колхоз не пошел. Народ в тюрьмы загнал, пострелял, убивец. Попался бы ты мине, хгрузинец, в леворюцию... Я бы те брюхо вспорол, кишки бы на штык вымотал. Тьфу, таракан кромешный! Злыдень блевотный, крысохарь усатый!

Иногда дед Кузьма разговаривал с вождями почтительно, кланялся им, вытягивался перед ними в струнку, по-военному:

— Позвольте доложить, ваше блахгородие Владимир Ильич! Живем хорошо мы, первача нахгнали на зиму три бидону и бутыль двухведерную. Сухой закон блюдем, в махгазине не берем. Но ходим в сельпу — покупать крупу. А в сельпе-то пусто, соль да капуста.

К Иосифу Виссарионовичу Сталину дед Кузьма обращался торжественно по случаю крупных успехов:

— Товарищ Сталин, родной и можно сказать — любимый! Вчерась я похитил, как есть по-научному — реквизировал с колхозного току осемь мешков пашаницы. Шесть кулей с вашего полного согласия будуть переправлены к сталоверам.

Однако об этих разговорах Кузьмы с вождями знали всего несколько человек: внук Володька, сосед-учитель Кривощеков, семья Заболотных, да еще два-три дружка по гражданской войне. А известен был Кузьма на всю округу тем, что умел стрелять из граблей. В его чуде было три ступени: два первых фокуса — обман, а третье явление — непостижимое. И настолько таинственное, что председатель сельсовета с ума сошел — закукарекал, замахал руками и остановиться не мог. Так его и увезли в дурдом.

Первая ступень стрельбы из граблей была чистейшим мошенничеством. Дед Кузьма поспорил с соседом на четверть водки, будто собьет с неба коршуна выстрелом из граблей. Они прицелился тщательно черенком, раздался выстрел, коршун упал замертво. Дня через три он послал внука рассказать по станице, как обманул дурака. Никакого выстрела из граблей не было, просто рядом с Кузьмой за пряслом лежал в конопле с ружьем внук Володька, он и стрелял по коршуну. А людям казалось, будто выстрел прозвучал из граблей.

Честной народ, понятно, возмутился. Кузьма не оправдывался, давал людям время поостыть. А потом начал вдруг отрицать, что смошенничал. Мол, не было обману, я стрелял из граблей! Люди кричали насмешливо:

— Коли не было обману, стреляй снова, коршуны вона, в небе кружатся, ждут подтверждения. Бери свои грабли и паляй! Но не возля забора с коноплей высокой стреляй, а на голой площади, в полном окружении народа, казачества честного.

Дед Кузьма куражился, требовал собрать в шапку деньги изрядные, принести на площадь три четверти первача-самогона. Станичники усмотрели в этом хитрость и трусость деда Кузьмы. Де, ежли мы не соберем деньги, не принесем самогон, проверка не состоится. И собрал народ казну богатую, поставил три четверти первача, вызвал деда Кузьму на площадь. Люди встали вокруг стрелятеля из граблей плотным кольцом:

— Пали, коршун в самый раз над головой кружит.

Дед Кузьма целился скоморошно черенком грабельным. Толпа посмеивалась:

— Не жди, оманщик, со стороны никто не пальнет, округ посты выставлены, всия станица под надзором!

— Не орите под руку, у миня хграбли по навучному нервные, отступитесь чуть подале.

— Ежли грабли твои не выстрелют, побьем тебя!

— И портки для сраму сымем!

— И штрафу заплатишь нам — равную сбору обчества.

Но грохнул выстрел из граблей. И упал простреленный коршун прямо на площадь. Кузьма взял шапку с деньгами, поклонился изумленному народу, хотел было уйти.

— Стой! — остановили его. — Ратуйте, люди добрые! Кузьма головы морочит нам. У няго в грабельном черенке, мабуть, ствол вложен от винта али маузера... Из таких-то граблей и мы стрелять могем!

Казаки выхватили грабли из рук деда Кузьмы. И разнесли люди тут же чертовы грабли на мелкие щепы. Ломали через колено, камнями. Щепали ножами, рвали зубами. И на этом народ не успокоился.

— Подымай руки, Кузьма! Мы тя ощупаем!

Чудодей-стрелок поднял руки, не сопротивлялся. Его ощупали, отпустили с богом, обреза под одежей не нашли. Признал народ Кузьму за великого чародея. И разнеслась слава о Кузьме по всей округе: дед стреляет из граблей! Один только Володька знал, что никакого чуда нет. У деда на правой руке, под рукавом, был привязан взведенный браунинг. Нить от спускового крючка проходила через рукав и спину к левой руке. Потяни за нитку — и выстрелит пистолет. Конечно, надо владеть искусством прицела при стрельбе из рукава. Успех — в тренировке, в таланте. И сам фокус опасен. При обыске деда на площади браунинг могли найти. И тогда бы дело дошло до НКВД. За хранение оружия расстреливали, меньше десяти лет не давали. Поэтому Володька беспокоился за деда, бранил его. Кузьма побаивался внука, любил его, но продолжал чудить. Грабли он изладил новые, с ними и ходил на охоту — в бор, на озера и болота. Перекинет за плечо свои грабельки, идет через всю станицу к мосту. За мостом через Тобол — лес дремучий.

— Ты куда, Кузьма, с граблями-то? — спрашивали станичники.

— На охоту пошел, ноне много зайцев, уток.

К вечеру, глядишь, идет из лесу, несет зайцев парочку, а то и уток диких с полдюжины. Так бы все ничего, но вскоре прошел слух, что дед Кузьма стреляет из граблей по самолетам. Бабы ахали в ужасе: