Время красного дракона - Владилен Машковцев

— Чой-то я не слышал ни разу, чтобы он вспомнил о вас.

— Так ты его видел там, Володя?

— Мож, и видел.

— Значит, Володя, ты был там, знаешь дорогу?

— Мож, и знаю.

— Так отведи меня, Володенька. Я же невеста Гриши.

— Зачем же невесту в такую даль волокчи? Там свои невесты есть

— Какие такие еще невесты, Володя?

— Маланья, Феня, Лизавета, Даша, Катерина, Ольга... староверки.

— Володя, Грише нужны не староверки, а я — молоденькая.

— Они тож молоденькие, баские.

— И что? Гришка уже с ними это, снюхался, целуется?

— Не знаю, не видел. Наверно, целуются, ежли невесты.

— Я им шары-то выцарапаю, — снова заплакала Груня.

— Август на дворе, мне скоро в школу. Не успею я тебя провести на Лосиный остров, — заколебался Володька.

— Володенька, я дам тебе тыщу рублей. Спаси ты меня, помоги, ради бога! Не можно мне жить без Гриши.

— Дорога больно страшная туда, в болотах лешие водятся.

— Володя, какие могут быть лешие? Байки все это, предрассудки!

— Я сам лешего видел, тина у него растет на голове, на бороде. А к Маланье лешиня с лешененком приходят, она их медом угощает.

— Давай поспорим, Володенька, что леших нет!

— На что поспорим?

— На две тыщи рублей.

— Покажь деньги.

— Вот, Володя, денежки! Как только покажешь мне лешего, так сразу и получишь!

— Хитрая ты. Да ладно, завтра выйдем. Жалко мне любовю вашу. Кино про любовю не терплю. А жизненную — уважу. Вдруг и взаправду, что с дядей Гришей жить вам в раздельности не можно. Да вот подозрение у меня...

— Какое подозрение, Володя?

— Мож, тебя, комсомолку, из НКВД подослали.

— Володь, комсомолки-то прыщавые. А я какая? Ты глянь на меня!

И взял Володька ружьишко, сала, соли и сухарей, посоветовал Груне купить копченостей и побольше настольной клеенки для укрытия от дождей, марли — от мошкары. И поехали они на попутках в сторону Васюганья, к южной окраине Малого болота. Три недели пробивались через топи Груня и Володька к острову деда Кузьмы, спали в обнимку на божьих пятачках, ели поджаренных на вертеле лягушек и тюрю из кедровых орехов, ягоды, грибы да коренья-пучки. На острове Володька подстрелил матерого глухаря, запек его на костре в глиняной обмазке. Ночевать решили в потайной избе деда, освободив от камней вход. Здесь Груня искупалась впервые в чистой воде, а юный проводник увидел ее случайно голой. Пошел звать ее к обеду, на кашу гречневую с поджаренной зайчатиной. И от глухаря еще мясо осталось. А Груня стоит на берегу заливчика возле розового багульника, изгибается, руки за голову закинула, голая. Радуется, значит, последнему, прощальному теплу солнца. Володька смутился, попятился, ушел обратно. Груня вернулась радостная, веселая, красивая. Гречневая каша из крупяных запасов деда, зайчатина и остатки глухаря понравились Груне. Она обняла Володьку, поцеловала его:

— Золотой ты мой! Все ты умеешь, все ты знаешь!

— Я и стихи, промеж проч, сочиняю, — зарделся подросток.

— Прочитай, я послушаю. Очень люблю поэзию.

— Поэзии у меня пока нет, Грунь. Я сочинил всего две строчки. Послал в Москву, чтобы отдельной книжкой издали, с картинками.

— Прочти и две строчки. Бывает, две строчки лучше, чем тысяча!

Володька встал, вытер облитые глухариным жиром руки о штаны, обратился к леску на бугре и продекламировал:

— Я божья капля с божьего весла. Меня в лесу березка родила!

Груне стихи очень понравились, она снова обняла Володьку, снова поцеловала его, чем и вызвала так неосторожно детское одурение. Володька присел на камень и сказал:

— Не поведу тебя дале, Грунь.

— Почему, Володенька? Ты же говорил, что теперь близко.

— Не поведу, я сам на тебе женюсь. И станем жить вечно на этом острове. Завтра я лося подстрелю. Мясо будем коптить на зиму.

— Володя, я старше тебя на восемь лет! Ты мой друг, братик!

— Нет, я на тебе женюсь бесповоротно, на всю жизнь.

— Володенька, я люблю Гришу Коровина.

— Не отдам я тебя ему.

— Но я его люблю, Володя, бесповоротно, на всю жизнь.

— А ты и меня полюби. Я же тебя полюбил, глухаря вот и зайца поджарил, кашу сварил гречневую.

— Володенька, я тебя тоже буду любить, издали, всегда-всегда. Всю свою жизнь буду теперь читать стихи твои: «Я божья капля с божьего весла, меня в лесу березка родила!»

На болоте зашуршали камыши. Володька схватил ружьецо:

— Леший, Груня!

Но из камышей выскочила рывком лодка, на которой стояла с шестом Маланья Мухоморова.

— Ты почему здесь, Вова? Кого ты опять приволок?

— Груню, невесту Гришки Коровина.

— Поглядим сначала, какая невеста.

— Здравствуйте, — поклонилась Груня.

— Здравствуй, коли всурьез, — осматривала гостью Маланья.

— Вы уж извините меня. Без приглашения вот явилась, — не знала Груня, не ведала — как вести себя со староверами.

— Извиним, ежели в бога веруешь. Кем ты в миру-то была?

— Я медсестра, фельдшер, акушерка.

— К жениху, говоришь, пришла?

— К суженому.

— Разве в миру женихов мало?

— Мне нужен только один — Гриша Коровин.

— Што-то я не слышала от него про невесту. Мы собрались оженить его здеся. И он вроде бы не возражает.

— Как это оженить? На ком?

— На Фене Акимовой, уже и сговор состоялся. Свадьба — через месяц.

— Я вашей Фене ноги переломаю! — взгневилась Груня.

— Нету вины на Фене, милая. Гришка берет ее в жены, дабы загладить преступ.

— Какой преступ?

— За согрубление пакостное, насильничество.

— Гришка Феню изнасиловал?

— Не Гришка, а евоный дружок — Дурохарь. А Гришка добрый, по-божески рассудил.

— Не отдам я моего Гришку никому! — твердо заключила Груня.

— Коли так, садись в мое корыто, — умирилась Маланья.

— Оно не летает?

— Летает, на Руси все корыта летают, — улыбнулась хозяйка плоскодонки.

Володька как бы замешкался, в лодку не садился, даже начал снова хворост в костер подбрасывать.

— Что ты там? — затревожилась Груня.

— Я не пойду на Лосиный остров, возвернусь обратно, мне торопиться надо, скоро занятия в школе.

Маланья Мухоморова посмотрела пристально на него, потом на Груню, разгадывая, что произошло? И пристукнула шестом о борт лодки:

— Садись, тебя невеста твоя ждет, обрадуется несказанно!

— У него там есть невеста? — заискрила глазами Груня.

— А как же? Баская девонька, с утра до вечера бегает и кричит: «А где мой жаних Вова?»

— Как ее зовут? — поинтересовалась Груня.

— А зовут ее Дуняша.

— Сколько ей лет?

— Три годика.

Груня поняла, что речь идет о приемной дочери Верочки Телегиной. На душе у Груни было спокойно, благость и ожидание счастья заполняло ее. Ни в какую свадьбу, женитьбу Гришки Коровина на Фене она просто не верила. И радовалась, что появилась в этих местах вовремя. Могла ведь и опоздать, судьбу потерять. Дом иноверцев встретил Груню ликованием. И даже известие об аресте деда Кузьмы не омрачило праздника. Дуняша обнимала Володьку, лопоча:

— Жаних мой любимой! Суженый мой! Мы с тобой колдовать будем, на корыте летать будем. Лешенят медом кормить будем!

Володька пощекотывал Дуняшу, усадив себе на колени.

— Ты мне в невесты не годишься.

— Почему не гожусь? — повизгивала она.

— Маленькая ты, Дуня.

— Я вырласту.

— Пока ты растешь, я женюсь на другой.

— А я тебя приколдую к себе. Я Дуня-колдунья! Вишь, у меня камушек черный с белым крестиком. Волшебный камушек!

— Подари мне свой камушек.

— Возьми, я и без камушка колдунья.

Верочка Телегина слушала глупую, детскую болтовню Дуняши, а сама прикидывала. Мол, Володьке около двенадцати лет, а крохе-зассанке три года. Теоретически можно допустить, что в будущем они поженятся. Но есть ли у кого-то будущее? По всей стране — аресты и расстрелы, конфискации жалких тряпок, выселение из квартир, погромы храмов. И звучало, как стон, речение протопопа Аввакума, часто упоминаемое Маланьей Мухоморовой: «Выпросил у Бога сатана светлую Русь».

Цветь сорок восьмая

На пути от Васюганья до Зверинки Володька остановился в Шумихе у бабки Тони Яковлевой, которая вместе с дедом Поликарпом воспитывала двух внучек-сирот, Вальку и Римку. Оренбургская казачка баба Тоня и Поликарп хорошо знали деда Кузьму, привечали и укрывали его от красных. Знали они и о том, куда шастает Володька через топи.

— У нас квартирант в горнице, Володь. Будешь спать с дедом на сеновале, али с девками на полатях? — гремела заслонкой у печи баба Тоня, готовясь вытащить деревянной лопатой противень с картофельными шаньгами.

— На полатях, — выбрал место ночлега Володька, обрадовав девчонок.

Поликарп и баба Тоня, узнав об аресте Кузьмы, повздыхали и поохали коротко, чтобы не травить мальчишечью душу. Поликарп уехал на рыбалку с племянниками, взяв невод. Девчонки запрыгнули на лавку, где сидел Володька, зашептали с двух сторон в уши, поглядывая с опаской на бабку: