Времена смерти - Сергей Владимирович Жарковский

яму, Колдсмит спустила чулок и тихонько подошла к «Прекрасной» сзади. Помешать ей не смогли, хотя навалились все, включая попа. Арест. На первом же допросе Колдсмит выдала охреневшему следователю полную информацию об ужасном препарате, способах распространения, роли «движения» в. Ей не поверили сначала, но, когда факты подтвердились, – произошёл всепланетный скандал. Расследование велось под личным контролем Императора. Сотрудничество Колдсмит со следствием помочь ей не могло. Суд. Марс. Выживание. Хобо. Хана.

«Вторым номером при Салло. Если б не Валера, хобо-мужики скормили бы суку обслям. Но Салло вступилась: Земля есть Земля, Марс есть Марс. Теперь привыкли. Так-то ничего себе человечек. Но история гнусная. Да она и сама знает».

…Прхалова «Луксор» Мадла, 22 лет. Шесть раз разведена, детей нет. Ужасно! Девушка-анекдот. «Луксор» – сценический псевдоним. Порномодель. Подделав документы, поступила служить в сетевой порнотеатр в возрасте 14 лет. Где были родители? неизвестно. Пять лет бешеной популярности. Ужасной посещаемости именной портал. Два Оскара в номинации «Порно». «Первые люди на Луне», «Боги Нила». Спьяну проболталась на пресс-конференции. Арест. Следствие. Изготовление и массовое распространение детской порнографии, вовлечение в оную. (?) Фальшивомонетничество. (?!) Суд. По достижении совершеннолетия этапирована на Марс. Выживание. Хобо. Хана.

Обаятельная оторва. Малограмотна, но не глупа. Доброжелательна и приветлива. Объект насмешливой ревности всех хун ханы кроме тётушки Софьи «Морячка». В бою без команды не отступает, хотя мертвецов очень боится, и после убийства её всегда долго тошнит. Надёжный человечек, как и все неглупые бляди. «Да Мадлинка и не блядь вовсе», – подумав, сказал с теплотой Мерсшайр.

Я слушал.

…Марачук Софья «Морячок», 49 лет. Софья Василиковна. «С-под Свердловска». Семеро детей. Неизвестное количество мужей. Без определённых занятий. Без образования. Торговля наркотиками в ужасных размерах. «Ради счастья своих детей». Сопротивление при аресте, сковородой убит начальник группы захвата. Попытки подкупа – следователя, судьи, присяжных, губернатора (все удачные). Оправдательный вердикт. Но докатилось до Столицы. Приехал неподкупный имперский надзиратель, дело довели до суда ещё раз. Угрозы свидетелям обвинения во время судебного заседания. Апофеоз: убит государственный обвинитель – прямо во время заседания, той самой сковородой, представляемой в качестве улики. Приговор – Марс. Все, и адвокаты (?) включительно, желали ядовитой бабе сдохнуть сразу же. Однако – выживание. Хобо. Хана.

Добрейшей души женщина. Ничего и никого и никогда не боится. Её боятся даже мертвецы. Волшебная повариха (Хан умирает от зависти, у него на кулинарии – бзик). Неповоротливость и одышку компенсируют сила и смелость. Смертно тоскует по детям. Голубит Мадлу Прхалову. Да и всех нас, в общем-то…

…Блэк-Блэк Исмаэл «Хендс», 30 лет. Двое детей. Космонавт, бортинженер рейсера Земля – Марс – Земля. Неполадки с автопилотом. Аварийная посадка на Марс. С орбиты на MD не пришли. (?!) Повезло, как утопленнику: выживание. Обратно в люди хобо не берут. Хана.

Добросовестно выполняет свои служебные обязанности. Старшина. Очень верующий человек. Никогда не поминает имён бога всуе. Очень себе на уме…

…Адам Мерсшайр «Мерс», 53 лет…

– Зачем я тебе всё это рассказываю, прик?! – поразился вдруг Мерсшайр.

Я не отвечал. Я только слушал. И он продолжил.

…Он рассказывал мне эти и ещё многие другие ужасные вещи почти три часа подряд на вершине холма. Лагерь с костром, где убили Саула Ниткуса, ютился у подножия холма в двух километрах от места падения «ОК»: клубы разноцветного пара мутно виделись мне, вопреки перемежающемуся дождю и туманной атмосфере. Самоходный контейнер ханы с трудом взобрался на холм; на вершине его с Мерсшайром вдвоём мы и провели местное утро 6 сентября на крыше контейнера. Я, с фиксированными за спиной руками, – прямо на железе, спиной к станине антенны, Мерсшайр – на пустом ящике перед полуметром радиоаппаратуры в очень эргономичном рэке, с очень ярким и очень цветным дисплеем посередине. Задача Мерсшайра заключалась в выдаче основным силам ханы, «выдвинувшимся к ЭТАЦ», места и курса. С полутанком, принуждённым выполнять роль маяка, Мерсшайр установил и держал контакт уверенно – радист был опытнейший, этот Мерсшайр.

До «Пятидесятого» напрямик было всего семнадцать километров. Хан, Блэк-Блэк, Устоца, Прхалова и Лейбер, впятером на четырёх лошадях, быстрым скоком «выдвинулись» около семи часов местного утра, налегке, разведывать дорогу. Софья «Морячок» и Валерия Салло, загрузив в кузов и прицеп ровера кучу снаряжения и причитающего Хич-Хайка (Хан решительно запретил оставлять Хайка при мне, хотя, по-моему, идиотизм предположения о некоем возможном заговоре видел и сам, но после Мерсшайрова триумфа Хану никто не перечил), поехали по подмёрзшей грязи следом, но гораздо медленней, чем скакали лошади: машина хане досталась слабенькая, трюмный вариант – «тряпьё» возить на обеденный перерыв. Никополов и Колдсмит дождались реанимации остальных лошадей, законсервировали садок и пошли на пеленг третьей волной, около 9 утра, уведя с собой одну пустую лошадь. Своего коня Мерсшайр привязал к контейнеру. Не выказывая никакой обиды, конёк спокойно стоял, почти не переминаясь с ног на ноги, иногда что-то жевал из цилиндрической ёмкости, что-то, похожее на гранулированный наполнитель для шахтного фильтра. Конь меня интересовал.

И вот как только ускакали Бля Никополов и Эбони Колдсмит – Мерсшайра прорвало. Это походило на бред. Я слушал, впрочем, во все уши: информация. Вопросов я не задавал. Они были не нужны: холерика, спускающего пары, остановить можно только выстрелом в упор дуплетом – знаю по себе. Меня Мерсшайр не стыдился, коня тем более. Он разговаривал бы с конём, если бы не я в пределах слышания. С конём меня многое тут роднило: оба мы были связаны, оба были для Мерсшайра всего лишь вовремя подставленными ёмкостями для излияния его истерики, да я, если честно, и чувствовал себя лошадью: хорошо, если я половину в рассказах Мерсшайра понимал. И ещё, я, как лошадь, чувствовал, что он очень много врёт[73].

Истерика, истерика. Он непрерывно говорил, говорил и ни минуты не сидел спокойно. Работа не отвлекала его от истерики. Он делал вязку по радиолокатору, отправлял уточнение, подсигивая, потирая руки и дыша в ладони серым паром, дожидался роджера, помечал роджер на дисплее, вскакивал, вглядывался в сторону ЭТАЦ, с размаху садился, ёрзал, выжидая контроль, вскакивал, бродил по крыше контейнера, грубо плевал на грунт, хватал с железа свой шлем, ногтем отколупывал приставший к забралу комочек грунта, ломал ноготь, бросал шлем фланцем вверх на железо крыши… Дёргая меня во все стороны, не менее десяти раз проверил, не распутался ли я. И непрерывно он говорил, вскрикивал, говорил, восклицал, говорил, вещал и проповедовал, разбрасывая по проповедям матерные синкопы, обращаясь – ко мне, раз уж я есть. Он обращался ко мне грубо: