Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник) - Юрий Валин

Катя растерянно плюхнулась обратно на землю:

— Постой, ты о каком золоте болтаешь?

— Ящики. Двенадцать штук. Из банка. Вы ведь их ищете?

— Да с чего ты взял?! Я хоть слово про золото сказала?

— Нет. Но я вас там видел. Рядом с ямой.

— Да? С ямой? И что я там делала?

— Ругались.

Катя нервно хихикнула:

— Это уж как водится. Нет, ты ошибся. Золота я никогда не видела. В смысле, видела, но в умеренных количествах. Не ящиками. Перекреститься?

— Не надо, — Прот вздохнул. — Вы в бога не верите. Значит, я будущее видел. У меня, Екатерина Григорьевна, многообразные видения бывают.

— О, боги! — Катя положила карабин на колени. — Что там за клад-то? Золото? Бриллианты? Деньги? Зелененькие такие купюры, доллары, имеются?

— Камни какие-то есть. Я в них не разбираюсь, — Прот прикрыл глаза, припоминая. — Бумажных денег, по-моему, нет. Не вижу. В основном монеты. И украшения. Там и мой крестик есть. Ящик с ним самым верхним закопан.

— Значит, свой крестик очень четко видишь? — Катя старалась упихать свое раздражение подальше.

— Да, — мальчик печально посмотрел ей в лицо. — Я связанные со мной вещи всегда ярко вижу.

— Понятно, — Катя встала. — Пошли, покушаем.

Пашка уже сходил в яр за водой, напоил лошадей. Наскоро перекусили. Катя повозилась, заводя часы:

— Герман, первая стража твоя. Потом я сменю. Павел отдыхает, ему ночью бричкой рулить. Выступаем после полуночи. Все, отбой. Прот, ты со мной в бричке ложись. Товарищу Павлу с нами неудобно будет.

Спала Катя, как всегда во время операции, волнами — вроде и не спишь, в полудреме, но тело отдыхает. Дело привычки. Мальчишка лежал рядом, укрылись одним пиджаком. Катя чувствовала его костлявую спину. Спал спокойно, не дергался.

Уже легла роса. Воздух стал влажным, свежим. В заболоченном овраге тоскливо закричала выпь.

— Екатерина Григорьевна, вы мне не верите, — не шевелясь, прошептал Прот. — Я понимаю. Но я не обманываю. У меня дар. Сам архимандрит приезжал, проверял. Видел я вас раньше. Только узнать трудно.

— Да я верю, — пробормотала Катя. — Предчувствия, пророчества, ясновиденье, предсказания, оракулы, книги перемен, то да се. Я, собственно, раньше сталкивалась с разными чудесами. Только доверять им, Прот, никак нельзя. Чаще всего чудеса — просто иллюзия.

— Я вас видел, — настойчиво прошептал мальчик. — Вы очень коротко стрижены были. В узких штанах. Синих. Еще куртка кожаная, очень короткая. И… э-э, рубашечка такая, без рукавов, без живота. Вокруг большая светлая зала, люди ходят. Свет такой… вроде электрический, но белый. Надписи нерусские. Лари застекленные. Стекла уйма, окна высотой с этаж. За окнами светится полосатая башня. Как этажерка бело-красная.

«Похоже на аэропорт, — ошеломленно подумала Катя. — Нет, быть не может. Я так не одеваюсь. Да у меня кожаной куртки вообще нет».

— Вы улыбались и какую-то маленькую штуку к уху прижимали, — продолжал шептать Прот. — Может, радиоприемник? Бывают маленькие?

Зашуршала трава. Подхватив карабин, Катя мигом скатилась с брички. Из кустов, пригибаясь, выбежал прапорщик:

— На дороге верховые!

— Прот, буди Пашку. Только тихо. Лошадей успокойте, придержите.

В бинокль было видно, как по дороге двигался десяток всадников.

— Вроде петлюровцы, — прошептал Герман, передавая девушке бинокль. — И откуда они здесь взялись?

Катя пожала плечами. На дороге было еще относительно светло, всадники в папахах, с винтовками, явно не являлись припозднившимися хуторянами, возвращающимися с рынка. Хотя хуторяне здесь тоже того… Хрен их разберет. Знамя бы с собой возили, что ли? Что за время безумное? Красные, белые, национальные, бандитствующие идейно и просто так, из любви к искусству. Еще немцы и поляки… Вот немцев Катя, пожалуй, узнала бы. Фрицы они и есть фрицы.

— Думаете, по нашу душу? — взволнованно прошептал Герман.

Пахло от него по́том и пылью. Э, ваше благородие, этак вы нам и педикулез разведете.

— Узнавать, какого хрена им не спится, мы не станем. Пусть себе едут, — прошептала Катя. — Вы, Герман, идите умойтесь и отдохните пару часиков. Потом тронемся. В строго противоположную сторону. Чтобы «пробок» не устраивать…

Глава 7

Я обернулся, махнул фуражкой.

Огонь!

Убивать людей дурная привычка. Вот взять, к примеру, меня…

Десять шагов к лошадям, пятнадцать к старому вязу, потом вдоль кустов и повернуть обратно. Карабин оттягивает плечо, но девять фунтов дерева и металла уже стали частью тела. Сними сейчас карабин — правое плечо заметно задерется. Тем более подсумок, висящий на левой стороне ремня, немедленно потянет вниз. Кобура «нагана» его почему-то абсолютно не уравновешивает.

— Ненавижу оружие, — беззвучно прошептал в темноту Герман и, повернувшись через левое плечо, побрел обратно к лошадям. В спину из зарослей насмешливо каркнула кваква[71]. Прапорщик помотал головой, отгоняя птичью насмешку и заодно отпугивая вялого в предутренний час комара. Надо бы еще тем странным папоротником натереться. Как Она научила. Все-то Она знает, все умеет. Чудовище.

В чаще опять вскрикнула полуночница-кваква. Смейся-смейся. Да, одичал Герман Олегович, только карабином на плече от загнанного зверя и отличается. Варвар, кочевник, цыган, бродяга… «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, с раскосыми и жадными очами…» Неведомыми путями дошли до Изюма манерные новомодные строки. Насчет очей перебор. Тут мы с утонченным Александр Александровичем не сравнимся. Очи самые банальные, невыразительные, и заглядывать, затаив дыхание, в такие глазенки никто не будет. Не чарует взор дезертира-прапорщика. Посредствен-с.

Герман вынул из кармана очки, посмотрел на просвет. Серп луны насмешливо подмигнул сквозь треснувшее стекло. Прапорщик зачем-то протер очки, сунул обратно в карман шинели. Как там Она сказала? «Вы, ваше благородие, или дужки нормально подогните, или принимайте сей интеллигентный вид исключительно ввиду близости миловидных селянок. В работе вас окуляры только смущают. Стреляете вы и без оптики неплохо».

Жестоко. Она вообще самый жестокий человек, который встретился на твоем, Герман Олегович, пути. Хм, на тропе шатаний и страхов. Насчет смехотворности ношения очков, Она, бесспорно, права. Левый глаз, несмотря на всю смуту последних лет, видит ничуть не хуже, чем в детстве. Права, абсолютно права. И стреляете вы, товарищ Герман, вполне исправно. Не очиститься уж, не отмолить. Сколько душ на совесть принял? Считать страшно, да уже и незачем. Помнишь только тех, кого в упор бил, чьи глаза увидел.

Герман на миг зажмурился, осторожно погладил по шее сивую кобылку. Лошадь сонно, но дружелюбно мотнула головой. Лошади присутствие бывшего прапорщика принимали благосклонно. Не хуже, чем Пашку, со всем его кузнечно-пролетарским опытом и смехотворной заносчивостью потомственного «человека труда». Вообще последняя дискуссия на товарища Павла произвела некоторое впечатление. Разговаривать начал нормально, даже «вашбродь» прибавлять забывает. Разве что потрогает фингал под глазом, похмыкает. Пашка, при всей своей малообразованности, парень отходчивый. Даже забавно, у самого Германа синяк вокруг глаза уже пожелтел и почти рассосался, а у Пашки свеженький, лиловый. Ну прямо классово близкие субъекты. Сближение политических платформ, так сказать. Опять Она. Сблизила. Ведьма проклятая.

Да, дикий табор. Вся Россия ныне немытая, на плохоньких лошадях, в обносках, во вшах и тифу. Движется бесцельно, калеча своих и чужих, перемалывая миллионы душ жерновами революции и одичания. Топит, сжигает, стреляет в затылки и раскрытые рты, насилует и измывается. Может, и действительно захлестнет испуганную Европу, хлынет неудержимо к Ла-Маншу и Гибралтару? Оставит на Елисейских Полях и площадях Мадрида кучи навоза, обрывки бинтов и россыпи пустых гильз. Качнется мир на Запад, начнут путь бесконечные орды новых варваров. Ведь уже начали? И будет на козлах миллионной по счету брички горбиться бывший г-н Земляков-Голутвин, в шинели без хлястика, с обшарпанным карабином поперек колен. И будет свежий ветер Атлантики болезненным ознобом пробираться в прорехи шинели.

Герман зябко передернул плечами. Под утро стало прохладно, сквознячок, пусть и не атлантический, лез под потертую шинельку, ковырялся призрачным пальчиком в двух дырах на левом боку. Нужно было быть попроще, без апломба, солдатскую шинель брать. Позарился на летнюю офицерскую, как же, — все былые чины и звания не забываются. Лучше бы дыры заштопал да нитки от сорванных погон срезал. Чересчур простуженные и ободранные варвары священного ужаса Европе не внушат.