Конь бѣлый - Гелий Трофимович Рябов

тяните… — нервно взглянул на часы резидент, — смеркается, скоро полиция начнет обходы. Ну что? Мне самому?

Амбал закатал рукав Бабину и начал целиться. Поза у него была смешная, чувствовалось, что шприц в руке он держит, может быть, первый раз в жизни.

— Товарищи… — едва выдавил сквозь мрак Бабин. — Я… согласен…

— Стой! — вскинулся Петр Петрович. — Четко: что вы намерены делать?

— Намерен стать предателем. Чтобы сохранить себе жизнь, — уже более или менее внятно произнес Бабин. «Выиграть хотя бы несколько минут, а там посмотрим…» — будто огромные часы перед глазами.

Амбал настолько изумился, что застыл со шприцем в руке и высунул кончик языка. Потом медленно положил смертоносное орудие в ванночку и остался с открытым ртом. Резидент, Петр Петрович, тоже волновался, это было заметно по его лицу, которое все пошло пятнами.

— Хорошо… — сказал он, потирая руки. — Вопрос первый: кто вы?

— Ротмистр дворцовой полиции Бабин Петр Иванович, со специальным поручением РОВСа. Исчез наш резидент по Китаю. Генерал Коммель. Мы не имеем с ним связи более месяца. Я должен выяснить его судьбу.

— Зачем вы встретились с Кузьмиными?

— Они Дебольцовы на самом деле. Мы вместе прошли Гражданскую. Я был намерен привлечь полковника к работе. Возможно — и его жену.

— Вы знаете, кто мы. Из ваших предсмертных… так сказать… реплик это стало понятным. Как вы думаете, какой у нас выход?

— Детский вопрос, товарищ… Я должен буду подтвердить Центру вашу подлинность в качестве Коммеля, а потом и лично засвидетельствовать это. Поскольку вы отберете у меня подписку и отпечатки пальцев — я буду повязан. Второй путь — всадить мне этот шприц…

— Вы дадите такую подписку?

— А куда деваться? Жизнь дороже смерти.

— Верно. Принесите бумагу и столик, мы все оформим, не отходя от места событий, так сказать…

Один амбал ушел, другой остался у дверей. Резидент прошелся по комнате, отодвинул штору, пол пересек солнечный луч.

— Хорошая штука жизнь… — проговорил задумчиво. — Может быть, вы читали Максима Горького, так вот он — в пьесе «На дне» — устами Сатина говорит: «Человек — это звучит гордо!» Это программа нашей партии, Бабин. Я вам должен сказать, что когда мы вступаем во взаимоотношения с врагом — мы всегда надеемся переубедить, перевоспитать. Не словами, нет… При случае мы отправим вас в СССР на недельку-другую, и вы собственными глазами убедитесь, как все изменилось в прежде дремучей стране. Знаете, смотришь в глаза людям — они другие! Счастливые! Они сами строят свое будущее.

Появился амбал, перед собой он катил столик с письменным прибором и стопкой бумаги. Рядом возвышалась коробочка со штемпельной черной краской — для снятия отпечатков.

— Договорим в следующий раз, — улыбнулся Петр Петрович. — Итак, пишите…

По его знаку амбал освободил Бабину туловище и правую руку. Петр Иванович обмакнул руку в чернильницу, отметив про себя, что перо ученическое, № 86, и выжидающе посмотрел на резидента. Тот кивнул и начал диктовать:

— Подписка… Я — такой-то и такой-то, даю настоящую подписку Объединенному государственному политическому управлению СССР в том, что обязуюсь беспрекословно выполнять данные мне поручения, хранить тайну и максимально содействовать скорейшему установлению диктатуры пролетариата в масштабах земного шара. В удостоверение вышеизложенного ставлю свою подпись и фиксирую дактилоскопическую структуру правой руки. Подписали? Хорошо. Теперь отпечатки.

С интересом следил, как профессионально Бабин катает пальцы по подушечке, а потом и по бумаге, удовлетворенно вытащил лист из-под пальцев, помахал зачем-то в воздухе. Кивнул амбалу, тот расстегнул ремень на левой руке Бабина.

— Спасибо, что не убили… — улыбнулся Бабин. — Деньги, документы, оружие.

— Конечно. Браунинг — символически, уж извините. Отношения у нас только теплятся, что такое социализм и наша партия — вы еще плохо себе представляете, и потому береженого, как говорится…

Амбал протянул деньги, паспорт, пистолет. Бабин аккуратно и не торопясь разложил все по карманам. Шприц лежал в ванночке, боковым зрением видел это. Оставались секунды: если попытаться воспользоваться цианом — это надо делать сразу. Если же шприц — страшилка — увы… Финиш. Финита. Но как вдруг заныл — до спазма в сердце, высверленный зуб… Нет. Они здесь в страшилки не играют.

Он видел себя словно со стороны, в чистой прозрачной воде: вот рука медленно-медленно потянулась к ванночке. Пальцы обхватили стеклянный стержень. Большой палец уперся в площадку поршня. Поворот. Струйка в лицо резиденту — он рядом. Еще одна плавно достает первого амбала. Второй елозит ногами, как застоявшийся конь, бежит. Но дверь закрыта. Чтобы ее открыть — нужно время, пусть мгновения, но этого достаточно, струйка стекает от уголка глаза по щеке: повернулся лицом, дурак. Как некстати. Бедненький…

А ведь небольшая, в сущности, комната… Или эти три так правильно распростершихся тела ее загромоздили? Сначала осмотрел карманы амбалов. Документов никаких, только оружие и ключи от автомобиля. Так… Теперь резидент. Документов нет, одна записная книжка с календарем на 1926 год. Чепуха. Однако что-то зацепило наметанный глаз: цифры. К календарному устройству они не имеют отношения. Шифровальный, судя по всему, календарик. Для мелких, коротких, но важных сообщений. И прозрачная вклейка с дырками. Так, и это понятно: если наложить на ряд цифр, букв или слов — выделится нечто нужное. Ладно, разберемся. Теперь помещение…

В комнате не обнаружил ничего. Но зато на кухне ждал сюрприз: высыпав в унитаз содержимое всех банок, обнаружил в одной конверт с письмом, написанным корявым деревенским почерком с орфографическими ошибками: «Добрый день вам дорогии. Давеча писали вам о Боре и об Дениски. Приехали б даить неближней свет. Может летом выйдет. Не думайти что мы зазналися атак стой идрутой стороны одни утлы. Так вот и лето пройдет ачто исделать коли Власьев да Миронова с Сургучовым пют бес просыпа. Обидна. Остаемси с любовью к вам Степанида и Пахом». Судя по конверту, письмо было отправлено две недели назад из СССР, со станции Зима на Великом сибирском пути. Власьев, Миронова и Сургучов — это были псевдонимы завербованных агентов РОВСа: первые двое — станционные служащие, Сургучов — таежный охотник. Их открытые псевдонимы