Пылающий Эдем - Белва Плейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он вошел в дом, Дезире уже ждала его.
– Как чувствует себя твоя мать? Она съела печенье? А свитер ей понравился?
– Она благодарит тебя за все, что ты послала.
Он отвернулся, желая скрыть свои чувства. Но потом, понимая, что Дезире ждет большего, сказал:
– Она умирает. И это будет скоро.
– Ой, прости меня, Патрик!
Она так никогда и не простила Агнес по-настоящему, но она была доброй и мягкой в душе, и слова ее были искренни.
Они сели обедать. Он все еще не свыкся с прохладной и просторной столовой с вентилятором, крутящимся под высоким потолком, и со слугами. Этим вечером он предпочел бы есть ужин, приготовленный его женой в их собственном старом доме. Когда они закончили трапезу, он поднялся наверх и сел с книгой, читать которую он был не в состоянии.
Вместо этого перед его глазами встали словно начертанные огненными буквами невероятные открытия минувшего дня. Ему казалось, что если он не расскажет об этом кому-нибудь, они исторгнутся из него звездным каскадом, взорвутся и разлетятся повсюду, как это было с вулканом Монт-Пеле много лет тому назад. Это поднималось в нем так же мощно и неистово, как Лава в вулкане. И он слышал произносимые им самим слова:
– А знаете, кто я такой?
– Патрик, – сказала Дезире, входя в комнату. – Ты в порядке?
– У меня болит голова, – ответил он. – Это обычное для меня дурное влияние солнца. Все обойдется.
Она потрогала его лоб своими легкими пальцами:
– Я тебе не верю. Случилось что-то плохое, что-то еще, помимо встречи с мамой. Что произошло?
Он покачал головой:
– Нет, ничего.
Она отодвинулась от него с огорчением, тонко зазвенели ее браслеты.
– Патрик, ты меня все еще любишь? Он улыбнулся.
– Я всегда дурею от тебя с тех пор, как увидел в первый раз.
– Ну, это же совсем не то. Я говорю не только о постели, ты же знаешь.
– Дорогая моя, я тоже говорю не только об этом.
– Я полагаю… А ты хочешь знать, о чем я думаю? Если бы твоя жизнь сложилась по-другому, ты женился бы на более образованной женщине.
Он взглянул на нее, удивленный и тронутый до глубины души. Как же она могла хотя бы на йоту сомневаться в себе самой? Да, ни один из нас не знает другого.
– Но все сложилось именно так, и ты единственная, кто у меня есть, и только тебя я всегда хочу, только тебя.
Милая Дезире, самый надежный центр того мира, который вдруг дико завертелся в этот невероятный день. И он взял ее руку, прижал ее благоухающую ладонь к своей щеке, ища у нее привычного утешения.
– Я так беспокоюсь за тебя, – сказала она.
– Не надо. Я в полном порядке.
– Все так много требуют от тебя…
Она еще некоторое время стояла подле него. А когда он выпустил ее руку, она вышла из комнаты. Он же еще долго сидел, наблюдая за тем, как милосердный вечер постепенно накрывает бухту. И когда ночь опустила свою колышащуюся на ветру фиолетовую занавесь, он все еще сидел на том же месте.
Он думал о многих, очень многих вещах: о том, как падает камень и как колышется вода в водоеме и как произносятся слова и сотрясаются стены. Он думал о своих темнокожих дочерях с их внешностью, полученной от аравакских женщин, родоначальниц нынешних карибов. А теперь ко всему этому добавилась еще и кровь хозяев Элевтеры! И откуда-то из самой глубины его души возник звук, похожий на стон, как будто в груди его что-то сжималось, выворачивая ее, а перед его мысленным взором в это время проходили похожие одна на другую фигуры дам из усадеб, складываясь в невероятно пеструю смесь из горделивых шей, нежных лиц, белизны тел, белокурых волос, шелка и жемчуга. Но кто же, кто из них была она? И как всегда случалось в минуты его самых глубоких стрессов, он поднес к лицу свою руку и стал внимательно рассматривать узоры на кончиках пальцев и линии на ладони, словно они могли что-то ему открыть. Странно все это, странно и печально! И почему это все так важно для него!
Потом внезапно его губы изогнулись в слабой и кривой усмешке. Что должна бы сказать Марджори, холодная строгая Марджори, если бы она узнала? Он полагал, что она отнеслась бы к Фрэнсису довольно строго. И предчувствуя новые потери и одиночество, он подумал об отъезде Фрэнсиса. Возможно, это была причина для разговора?
Давление, сказала Дезире, даже не понимая, какое оно и что собой представляет, какую причиняет боль!
Ах, когда-нибудь он, конечно, должен будет рассказать о том, что узнал сегодня. Он не станет сохранять это до самой своей смерти невысказанным, не сможет позволить Фрэнсису уехать, не поведав ему правды. И не важно, кто при этом пострадает. Об этом следует сказать.
Но шли часы, и он начинал понимать, что время для этого еще не пришло. В данный момент в жизни каждого из них было и без того достаточно неразберихи и напряженности, чтобы создавать новые. Зачем сжигать Элевтеру еще раз?
Нет, пусть все останется как было, живое и мертвое, хотя бы на какое-то время. Пусть все успокоится.
Глава 26
Патрик придвинул кресло поближе к столу и отставил телефонный аппарат в сторону. Он все еще считал смешным иметь сразу три телефона. Возможно, они и были необходимым дополнением к положению Николаса, придавая ему ощущение власти и создавая впечатление, что его письменный стол как раз и есть «руль управления» страной. Но Патрик в них не нуждался.
Он снова взял свою ручку, возвращаясь мысленно к тому, что он считал своей «тронной речью» или докладом о «положении государства», первым после его прихода на эту должность, первым отчетом.
«…Переговоры о кооперативных фабриках», – написал он. «Два канадца и один американец, поверив в стабильность экономического климата на нашем острове, хотят производить легкую хлопчатобумажную ткань определенных расцветок, используя наших местных талантливых мастеров. Производитель мебели…».
Он встал из-за стола и подошел к высоким окнам, из которых можно было видеть за верхушками деревьев, плавно спускающихся по склону, гавань и старинные постройки вдоль Причальной улицы. Вон там и находится эта власть, думал он, там, в расположенных друг за другом банках с металлическими дощечками, на которых стоят названия крупнейших банков Лондона, Канады и Нью-Йорка. Если дадут нам займы, мы сможем… И пока он стоял так, у него в голове вспыхивали и исчезали ряды чисел.
Одновременно он наблюдал за пульсировавшей в городе жизнью. Там, у причала грузили на судно бананы. Длинная вереница женщин вилась от стоявших в очередь грузовиков к причалу. Каждая женщина получала словно подарок большую гроздь бананов на голову и, покачиваясь как танцовщица, чтобы сохранить равновесие, несла ее в трюм судна. Здесь ничего не изменилось.