Пылающий Эдем - Белва Плейн

– Ладно. Ну что ж, она сама сказала, что вернется на Сен-Фелис умирать. И она почти осуществила это, не так ли? Ты знаешь, я ведь слышала о пожаре. Почему же ты сам никогда мне об этом не говорил?

– А зачем это было делать? Я не люблю говорить об ужасах, а в особенности с тобой. И к тому же я не знал, что это… имеет какое-то отношение ко мне или к тебе.

Кисловатый запах болезни вызвал вновь приступ тошноты. Неясное зеленоватое мерцание солнечного света, сочившегося сквозь скошенные планки оконных жалюзи, вызывало у него головокружение. Он провел рукой по мокрому от пота лбу.

– Да, да. Она мне рассказывала. Я очень хорошо это помню, – повторила Агнес.

– Рассказала тебе о пожаре?

– Нет, нет, – произнесла она с раздражением, – нет. Не об этом, а о своем невозвращении. Вот что я имела в виду. Однако она все-таки возвратилась. Только непонятно, почему? Ах да, да. Из-за сына… Я теперь много чего забываю, Патрик. Это все из-за лекарств против боли. Но все старое я помню. Все-все помню.

– И ты уверена, что не ошибаешься? Например, в этом деле?

В се глазах вдруг вспыхнул знакомый злой огонек.

– Я что, по-твоему, дура? Или думаешь, я выдумываю какую-то сказку, чтобы позабавить ребенка?

Настала очередь ему задать ей вопрос:

– Почему же ты никогда не говорила этого раньше?

– Мне не хотелось обижать се. Я бы и теперь предпочла ничего не говорить. Завтра пожалею о том, что рассказала. Я уже чувствую себя виноватой.

Лояльность! Да, это была лояльность по отношению к старому семейству, старинный кодекс чести. Долг до конца!

– Патрик! Ты ведь не будешь ни с кем говорить об этом, да?

– Раз ты не хочешь, мама, чтобы я сделал так, так оно и будет.

– Всю свою жизнь я хранила это вот тут, – сказала она, дотрагиваясь до впалой груди выше сердца. – Вот тут. И не потому что хотела сохранить ее секрет… Не только поэтому, что бы там не говорили. Причина этого в том, что я хотела сохранить вас всех для себя… О, теперь ты большой важный человек! Говорят, ты будешь разъезжать по всему миру.

– Они преувеличивают. Ну, может быть, несколько поездок туда-сюда, чтобы накопить денег, которые нам нужны для того, чтобы приобрести кое-какие вещи.

– И ты все еще не веришь тому, что я рассказала тебе о тебе самом, так ведь?

– Я…

– Дай мне подержать твои руки. Я ведь умираю, Патрик.

– Я знаю это, мама.

– Ты больше никогда меня не увидишь.

– Я знаю и это, мама.

– Так разве я бы стала лгать тебе? Клянусь, что все сказанное мной чистая правда. Клянусь тебе в этом.

Он взял ее руки – старые высохшие руки, стиравшие грубую рабочую одежду, стряпавшие для детей, качавшие детей и чистившие некогда серебро богатой женщины. И это она, она была его матерью, а не та бледная женщина на туманном севере, холодная как снег! И встав перед ней на колени, он долго держал эту пару добрых рук, пока немного погодя она снова не погрузилась в сон, откинувшись на подушку.

Испытывая досаду, он встал и вышел на улицу, в полыхающую желтым светом жару. Воздух был словно пропитан охрой. Потом он почувствовал холод, по рукам вверх и затем по спине вниз побежали мурашки озноба. Он поднял с земли плоский камень и швырнул его в канаву на другой стороне, где он с негромким всплеском плюхнулся в грязь – в скопившуюся от дождей воду. И он поднял с земли еще один, а за ним другой и бросал изо всех сил, а в это время его возница ждал, с любопытством наблюдая за происходящим.

Они отправились назад, в аэропорт. Водитель машины, много болтавший по дороге сюда, молчал. Патрик то и дело ловил его взгляд в зеркале заднего вида. Очевидно, я выгляжу ужасно, думал Он. Оскорблен. Подавлен.

Дико стучало сердце. Дико роились мысли. Эта женщина – нет, тогда еще девушка – произвела его на свет и бросила, отказалась от него. Но ведь тогда она была еще совсем девочка, моложе его собственных Лорен и Мейзи! И он подумал, что начало его жизни ознаменовалось двойным бесчестием – позором девушки, если учесть ее время и классовую принадлежность, и смертью юноши. Разве бы он погиб, будь у него белая кожа? Ну да, конечно, так бы оно и было. Вероятнее всего. Бесспорно, существенным фактором при оценке этого преступления, если это было преступлением, стал бы экономический и социальный статус человека. Ведь каждый из нас знал и чувствовал на себе самом слишком многое, чтобы наша слабая плоть позволила нам точно и честно решить, кого и за что винить.

Нужно пожалеть, пожалеть эту насмерть перепуганную тогда девчонку, которая меня родила!

А в то же время, что сказать о «цветном» мальчишке, перед которым предстала дрожащая запретная прелесть, некая хрупкая белизна, с жемчужинами, какие, вероятно, были у Кэт Тэрбокс, и которые она носила небрежно, будто это была простая веревка… Цветастые юбки Кэт обнимали, лаская, ее соблазнительные ноги, и в моем воображении я снимал эту юбку, прикасался к плотной розовой коже, хотя при этом я полностью сознавал, что я для нее не больше, чем близкая душа, а тело, как бы она к этому не относилась, могло принадлежать и семидесятилетней женщине, и десятилетнему мальчику.

Воображение развертывало перед ним одну картину за другой. Это воображение было для него и священным даром, и колдовством, дававшим ему возможность видеть сразу все стороны любой проблемы. Разве не был ему знаком тот интеллигентный мальчик, вечно тоскующий, каким он был когда-то и сам («Ты все время читаешь, все время хочешь узнать слишком многое!», – упрекала его Агнес)? И часто ли он встречал таких мечтателей на школьных скамейках, со страстными желаниями, вкрапленных в апатичную массу грубых простаков!

Какое же это сумасшедшее занятие – жизнь! И вновь все завертелось в его мозгу: Тереза Фрэнсис в Элевтере, Верджил – честный и сильный, легендарный старик. Драммонд-холл. Великолепные, достойные места. Фрэнсис. Фрэнсис и я.

Он подался вперед и слегка похлопал водителя по плечу:

– Мне хочется пить.

– Конечно, босс. Тут прямо по дороге есть бар.

– Я хотел бы просто воды. Остановись там и принеси мне воды.

Он выпил воду, и они поехали дальше, в направлении города, мимо голубых и желтых ветхих домов, обнесенных решетчатыми заборами и увенчанных остроконечными крышами, неким сказочным селением, о котором он читал своим девочкам вслух по вечерам. Они проехали по этому городу к аэропорту, откуда самолет доставит его через час домой. И ему вдруг вспомнилась небольшая каботажная шхуна, ходившая между островами, на которой он в невинные годы спал по ночам с мамой среди корзин с кокосовыми орехами и клеток с кудахчущими курами.

Когда он вошел в дом, Дезире уже ждала его.

– Как чувствует себя твоя мать? Она съела печенье? А свитер ей понравился?