В гору - Анна Оттовна Саксе

ему было бы очень стыдно, если бы он даже остался в живых. Ты подумай, как шуцманы, угождая немцам, издевались над ним и какие в нем бушевали чувства, когда эти же самые немцы и шуцманы совали ему в руки оружие и приказывали — стреляй! В кого? В своего же отца, в людей, которых он ждал, как братьев. Ты помнишь, какие радостные были его письма? В каждом слове чувствовался человек, нашедший свое настоящее место.

— Я тоже понимала, что Карлен был горд, что он в Красной Армии, — вспоминала Ольга. — И он всегда был во всем уверен, словно ему ничто не угрожало.

— Даже погибнуть легче, когда погибаешь за близкое, свое дело, — продолжал Озол. — Я тебе, Оля, завтра дам книжки о молодежи Краснодона, о Зое Космодемьянской. Ты увидишь, какие муки приняли советские юноши и девушки и какими гордыми и несломленными они сумели остаться.

— Раньше я всегда думала, что герои — это особые люди, или в других условиях рожденные, или иначе воспитанные, — продолжала Оля свою мысль. — Но видишь, о Карлене тоже пишут, что он погиб геройской смертью.

— В героя человек иногда вырастает в одно мгновение, — ответил Озол. — Иного человека видишь изо дня в день, и тебе в голову не приходит, что он может быть, героем. Простой парень, говорит так, как все, одет в такую же серую шинель. Но случится бой, и вернувшиеся рассказывают, что этот простой парень бросился грудью на вражеский пулемет, заставил его замолчать и помог товарищам прорваться вперед.

— Что, и Карлен мог бы так поступить? — воскликнула Ольга, не то испуганно, не то удивленно.

— Но ведь не только это является геройством. На самом деле почти каждый красноармеец — герой. В мирное время мы никогда не сумели бы себе представить, что человек дни и ночи может лежать в болоте, способен вплавь пересекать широкие реки, в воде которых еще поблескивают осколки льдин. Я вспоминаю, как вся рота смеялась над письмом, в котором жена поучала мужа, чтобы тот берег свои ноги от сырости и почаще переобувался. Смеялся и сам муж. Это был добродушный смех, так как бедная жена не знала, что мы иногда неделями лежали в воде, не переобуваясь.

— Смотри, Юрис, уже совсем светло! — воскликнула Ольга. — Можно прочесть письмо друга Карлена.

Не заснув ни на минуту, они встали и оделись. Словно угадав их намерение, пришла из своей комнаты Мирдза, бледная, со следами вчерашних слез на лице.

Озол вынул из конверта письмо Мити.

«Дорогие друзья! — писал Митя. — Если бы это зависело от меня, то я желал бы, чтобы не мне пришлось писать вам это письмо, пусть лучше бы ваш сын писал моим родителям. А еще лучше — если бы ни мне, ни ему не надо было бы писать это письмо. Карлушу определили в наш взвод в декабре прошлого года. Вначале мы не могли как следует сговориться, но он быстро научился русскому языку. Мы сдружились. Он дружил со всеми, но особенно со мной. Так как он очень сознательно выполнял все боевые задания, то в январе его приняли в комсомол. Карлуша этому очень радовался. Когда стало известно, что нашему полку предстоят ожесточенные бои, мы с Карлушей условились: если один из нас погибнет, то другой напишет его родителям. Карлуша просил, чтобы я писал так: вы не плачьте много обо мне, немцы только этого и хотят, чтобы вы плакали. Но им назло не надо плакать. Нужно давать врагам отпор, где только можно. Наш яблоневый сад они спилили, но вы посадите новый. А Мирдза пусть сделает ту работу, которую делал бы я как комсомолец, если бы вернулся домой. Так он велел написать. Он погиб в большом бою, самом ожесточенном из всех, в которых нам приходилось участвовать. Карлушу похоронили в обшей братской могиле. Он пал за нашу родину, за свой латышский народ. Исполните его последнее желание. И знайте, мы отомстим за смерть Карлуши, мы всыплем немцам так, что они нас долго помнить будут. Советские люди умеют защищать свою родину, потому что нигде нет такой страны, как наша. Это я могу сказать именно теперь, когда нахожусь за границей. Желаю вам всего наилучшего.

Митя».

Для матери было святым каждое слово, сказанное сыном в его последнем завещании, и она опять не могла сдержать слез.

Озол думал о письме Мити. Маленькие соколята — ведь ни тот, ни другой не думали, что погибнут, по крайней мере, не верили этому, как не верит каждый боец. И уговорились они лишь потому, чтобы друг друга и самих себя убедить в том, что они не боятся смерти, что созрели для подвига и самопожертвования. Спасибо обоим за то, что перед боем они подумали о своих близких, помогли матерям перенести горе, помогли им быть достойными своих сыновей. Вот Ольга уже вытерла слезы, тяжело ей не плакать, но на ее лице появляется еще не созревшая решимость исполнить желание сына — не плакать, работой дать отпор немцам — убийцам сына.

Ольга украдкой взглянула на мужа, словно боясь, что тот упрекнет ее в слабости, ведь Карлен велел передать, чтобы не плакали. Она заметила, как посерело за ночь лицо Юриса, какие глубокие складки легли на лбу и вокруг рта, и решила: «Нет, я буду сдерживать себя хотя бы в его присутствии, если уж иначе не смогу, то поплачу одна, чтобы ему не надо было горевать еще и за меня».

Мирдза тихо выскользнула из комнаты и пошла доить корову. «Вот как они оба жалеют меня, — думала Ольга, — Юриса я всю ночь мучила своими разговорами. Не будь этого, он, быть может, на минутку смог бы вздремнуть. Ему ведь предстоит тяжелый день — опять какое-нибудь собрание. Надо позаботиться о завтраке». Только теперь она вспомнила, что вчера никто не ужинал, вчерашний обед еще стоит в плите, так как Юриса весь день не было дома. «Так нельзя, если хочешь жить, — а жить надо, — значит нужно работать. Работа — лучшее лекарство для раненого сердца».

Она захлопотала, убрала комнаты, затопила плиту, поставила на стол завтрак. День вошел в колею. Так надо, так должно быть, живой обязан жить.

Когда Озол уходил, Мирдза в комнате была одна. Он наказал ей, чтобы спрятала письма и не старалась