Город бездны - Аластер Рейнольдс

— Мы будем дрейфовать двадцать четыре часа, — сказал Небесный. — В конечном счете мы должны отстать от последнего корабля Флотилии на девять тысяч километров. Потом мы сможем включить двигатели и радар, чтобы сделать бросок к «Калеуче». Даже если они заметят вспышку, ни одному из шаттлов за нами не угнаться.

— А если они все-таки устроят погоню? — спросил Гомес. — У нас будет всего несколько часов форы. Самое большее — сутки.

— Значит, надо распорядиться этим временем с умом. Нам хватит нескольких часов, чтобы попасть на корабль и разобраться, что там произошло. Еще несколько часов — чтобы найти все, что уцелело: медицинское оборудование, запчасти для саркофагов… ну, и все прочее. Мы успеем загрузить шаттл, не теряя преимущества во времени. Если на шаттле не хватит места, мы будем удерживать корабль, пока «Сантьяго» не отправит за ними достаточное количество шаттлов.

— Ты говоришь так, словно мы собрались воевать за «Калеуче».

— Думаю, оно того стоит, Гомес.

— А если кто-нибудь с другого корабля давным-давно выгреб оттуда все подчистую? Ты об этом подумал?

— Да. Тогда у нас будет повод, чтобы начать войну.

Норквинко с момента отлета не произнес ни слова, поскольку изучал план одного из кораблей Флотилии — сложный до умопомрачения. Он был способен возиться с подобными головоломками часами — с остекленевшими глазами, забывая про сон и пищу — до тех пор, пока не находил решение. Небесный завидовал его несгибаемому упорству, но не допускал даже мысли о том, чтобы позволить себе подобную одержимость. Норквинко представлял для него ценность особого рода — как инструмент для решения проблем с четкими условиями и предсказуемыми результатами. Поручите ему разобраться с чем-то сложным и таинственным — и он будет чувствовать себя как рыба в воде. Создание модели внутренних информационных сетей «Калеуче» представляло собой именно такую задачу. Разумеется, до определенного момента она будет оставаться лишь рабочей моделью — но Небесный не поручил бы это задание никому другому.

Он понимал, как мало знает о корабле-призраке. Ясно лишь одно: когда-то это был такой же корабль Флотилии, как и остальные. Он был построен одновременно с ними и одновременно с ними стартовал с орбиты Меркурия. Это не могло оставаться в тайне, даже если когда-то он носил более прозаическое имя, не имеющее отношение к легендарному кораблю-призраку. По-видимому, «Калеуче» разогнался до крейсерской скорости одновременно с остальными пятью кораблями и некоторое время — возможно, несколько лет — двигался вместе с ними.

Но в течение первых десятилетий путешествия к Суону что-то произошло. По мере того как Солнечную систему раздирали политические и социальные катаклизмы, Флотилия оказывалась все в большей изоляции. С каждым световым годом, отделяющим корабли от родной планеты, поддерживать связь становилось все труднее. С Земли поступали известия, Флотилия отправляла отчеты, но интервалы между передачами продолжали увеличиваться, а сообщения становились все более бессвязными. Порой их содержание противоречило друг другу — свидетельство вражды фракций, преследующих разные цели. Далеко не все желали, чтобы Флотилия успешно достигла Конца Путешествия. Время от времени экипажи Флотилии узнавали, что некоторые фракции вообще отрицают их существование. На Земле снова пытались переписать историю. Постепенно это перестали принимать всерьез — досадно было слышать другое: эти попытки встречали поддержку.

Слишком велик груз времени и пространства.

Эти слова снова и снова звучали в голове у Небесного, подобно мантре. В конечном счете, вся суть проблемы сводилась именно к этому.

И еще это означало, что ответственность кораблей Флотилии перед кем-либо, кроме самих себя, постепенно уменьшалась. А значит, появлялась возможность скрыть правду о том, что случилось с «Калеуче».

Судя по всему, дед Небесного — вернее, отец Тита Хаусманна — знал истинную причину того, что произошло. Кое-что он успел рассказать Титу, но не исключено, что сделал это на пороге смерти, а поэтому уже не помнил всех деталей. Теперь Небесному оставалось лишь строить догадки.

События могли развиваться по двум сценариям. Согласно первому, между кораблями вспыхнула война, в ходе которой «Калеуче» подвергся атаке. Возможно, дело дошло до применения ядерного оружия. Тит говорил, что корабль-призрак на экране радара выглядит так же, как любой из кораблей Флотилии, но это не значит, что ему не мог быть нанесен значительный ущерб. Впоследствии экипажи остальных кораблей, устыдившись, предпочли вычеркнуть этот позорный прецедент из своей истории. Их поколению пришлось жить с этим позором — но только одному.

Другая гипотеза куда больше нравилась Небесному. Она выглядела не столь драматично, но Флотилия представала в еще более невыгодном свете. На «Калеуче» произошло нечто чрезвычайное — скорее всего, разразилась эпидемия. Остальные корабли предпочли отказать ему в помощи. Конечно, история знает случаи, которые выглядят еще более неприглядно. Как можно поставить в упрек стремление оградить себя от заразы?

Это был постыдный шаг. И одновременно — абсолютно оправданный.

Если эта гипотеза верна, им необходима крайняя осторожность. Впрочем, любая ситуация может обернуться катастрофой. И в любом случае риск будет оправдан — слишком велика награда. Он вспомнил об антивеществе, которое, возможно, заключено в резервуарах корабля-призрака. Подобно дремлющему чудовищу, оно ожидает дня, когда его выпустят на свободу. Этот день все еще может наступить, но он будет не таким, каким виделся создателям этого корабля.

И не таким, каким видится экипажам остальных кораблей.

Несколько часов спустя они были уже далеко. Однажды луч радара «Бразилии» скользнул по шаттлу, словно пальцы слепого, изучающие незнакомый предмет. Это был миг предельного напряжения. В течение нескольких секунд Небесный думал, что допустил какую-то фатальную оплошность. Но луч двинулся дальше и больше не вернулся. Даже если на «Бразилии» что-то обнаружили, то, скорее всего, приняли пятно на радаре за дрейфующий обломок бесполезного хлама — например, тот же шаттл, не подлежащий восстановлению и выброшенный в пустоту космоса.

Они остались в одиночестве.

Соблазн запустить двигатели малой тяги был велик. Однако Небесный проявил выдержку, и в течение двадцати четырех часов шаттл продолжал дрейфовать, как и было запланировано. Сообщений с «Сантьяго» не поступало, и Небесный успокоился. Это означало, что их отсутствие еще не превратилось в проблему. Не будь рядом Норквинко и Гомеса, он был бы сейчас одинок, как никогда в жизни. Нечто подобное уже случилось с ним однажды. Как он был напуган, оказавшись запертым, как в ловушке, в темной детской! Поразительно, но он по собственной воле покинул дом и отправился так далеко.

Но сейчас для этого был повод.

Выждав до последней секунды, Небесный снова запустил двигатели. Пламя вырвалось из дюз и расцвело на фоне звездного неба — прозрачное, чистое, густо-сиреневое. Небесный сделал все возможное, чтобы выхлоп не был направлен в сторону Флотилии, но скрыть его полностью все равно не удастся. Впрочем, это не важно. Они уже слишком далеко. Теперь, что бы ни предприняли на других кораблях, они первыми доберутся до «Калеуче». Небесного охватило упоение победой — и предчувствием новой, более крупной победы. Он добьется того, что «Сантьяго» достигнет Конца Путешествия первым. Все, что он сейчас сделал — только первый шаг.

Есть еще одно различие. Мир, именуемый Концом Путешествия, существует, и о нем знают все. О существовании «Калеуче» знает лишь он сам — и то со слов Тита.

Небесный настроил радар на максимальную дальность, и луч-щупальце начал обшаривать темноту космоса.

Если корабль-призрак существует, он найдет его.

— Почему бы тебе не оставить его в покое? — спросила Зебра.

— Ни за что. Даже если я решу простить его — а это сомнительно, — мне все равно нужно узнать, зачем он устроил этот маскарад на площади. Чего он добивался?

Мы сидели в квартире Зебры. Близился полдень. По небу ползли редкие облака, солнце поднималось к зениту. Сейчас Город выглядел скорее печально, чем зловеще. Даже самые жуткие здания, казалось, переносили свою участь с достоинством больных, смирившихся с перспективой доживать свои дни в изуродованной оболочке.

Но это меня не успокаивало. Я лишний раз убедился, что с моей памятью случилось нечто непоправимое. Я по-прежнему наблюдал эпизоды из жизни Хаусманна. Правда, ладонь кровоточила слабее, чем в первые дни моей болезни. Похоже, индоктринальный вирус катализировал выброс уже имевшихся образов — причем резко противоречащих официальной версии событий на «Сантьяго». Должно быть, вирус должен был вот-вот покинуть мой организм. Однако видения становились все более четкими, и я все глубже отождествлял себя с Небесным. Если вначале я был зрителем, то теперь сам играл роль Небесного. Я слышал его мысли, чувствовал едкий привкус его ненависти.