Севастополист - Георгий Панкратов

такой жизни, как наша, каждый приходит сам, – ответил Судак. – Да и зачем? Если у каждого свои лифты. – Он повернулся к брату, ища поддержки. – Да, бро… Борода?

– Это внутренний лифт, о котором мало кто не знает. А из тех, кто живет внизу, – и подавно. Мы спускаемся туда и возвращаемся обратно. Это не социальный лифт, он работает в обе стороны. Для тех, кто может его запустить, разумеется. – И они синхронно показали на «банки» в стене.

– Вы ездите на Майнд Дамн? – Ничего глупее я в том своем состоянии предположить не мог.

– Мы ездим на нижний уровень. А Майнд Дамн – это наши, только внизу, – напомнил Судак. – Везем сюда еду, вещички кое-какие. Так, по мелочи. Для себя.

– И все? – удивился я. Было непросто принять за истину то, что такая сверхсекретная и сложная система используется в столь бесхитростных целях.

– Ну, еще рекламку размещаем. Видел же, наверное? «Застрял на первом уровне?» Вот это все.

– Вы агитируете жителей Потребления, чтобы они перебирались сюда? – Мне все никак не верилось. – Зачем они вам здесь нужны?

Он вдруг замялся.

– Сама эта мелкая буржуазия, – мой собеседник произнес эти слова слегка презрительно, – конечно нет. Но… – Он подбирал подходящий пример, и, хотя и не сразу, это получилось. – Ты же здесь.

– Я здесь, – подтвердил я. – Но, на мой взгляд, эти мелкобуржуазные – так ведь вы сказали? – люди… Они лучшие. Лучше многих.

– Что ты имеешь в виду? – настороженно спросили братья.

Я думал, как им ответить максимально честно и точно, и вдруг, словно минуя разум, изо рта само собой вырвалось:

– От них опасности меньше всего.

Парни окинули меня странным взглядом, но ничего не сказали и двинулись в лифт. Я стоял, растерянный, и мне было неловко, что вот так, без понимания, заканчивался разговор. Но в тот же миг я все отчетливей догадывался, почему рядом с нами нет Инкера, почему он вообще все реже к нам заходил. Они были скучны, эти братья Саки. Невообразимо скучны. А кто был Инкер? Он – искатель приключений, вдохновленный, влюбленный в жизнь. И кем он становится здесь? Мне стало жаль Инкера, а вместе с ним и себя. И я жалел о нас сильнее, чем о досадном конце разговора.

– Подожди нас, мы скоро. – Джа подмигнул, и двери захлопнулись. Я снова остался один.

Мне захотелось скорее убраться из неуютного коридора. Сделав несколько шагов, я обернулся и не увидел лифта: коридор тянулся вдаль, словно был бесконечен. «Секрет, – звучало в моей голове. – Секрет».

– А если кто-нибудь другой воспользуется вашими лифтами? – спрашивал я их позже. Мы ели лапшу на тарелках, большие куски мяса и запивали красивой водой – синей, зеленой, красной. Я вспомнил про Кучерявого, но решил не рассказывать о нем ребятам. Вместо этого сказал: – Ну, например, мелодорожцы.

– Этим хорошо у себя, – ответил Судак, прожевывая мясо. – На этом уровне мелик используют редко и больше для понта. Настоящим колесистам достаточно Потребления, они настоящие фанаты, и там для них созданы все условия. Лифты у них есть, знаешь, в Башне вообще много разных лифтов… Между их проспектами, которые друг над другом, полно лифтов на любой вкус – все для этих чудиков. Они там короли. Но знаешь, почему их не тянет к нам?

Я покачал головой.

– Ну вот представь, что ты только и делаешь, что постоянно куда-нибудь мчишь на этой хреновине. Неужели в твоей голове родится хотя бы одна мысль?

Это было резонно, подумал я.

– Мы выше этого всего – в прямом и переносном смысле. Потому-то мы и здесь, – добавил лысый. – Есть поговорка такая: проще смотрителю Маяка прокатиться на восьмом троллейбусе, чем колесисту – подняться на социальном лифте. Мы, севастопольцы, ее понимаем. – Он подмигнул, как настоящий заговорщик.

Я слегка улыбнулся, но по-настоящему меня волновало совсем другое.

– А правда, что их мелики работают на небосмотрах? Что люди внизу думают, будто отдыхают, а на самом деле платят за развлечение неизвестных им бездельников?

Братья замешкались, но затем Джа медленно произнес:

– Правда здесь только в том, что у всего действительно есть своя плата. Но мы часто не знаем ее. Мы привыкли внизу, что все своими руками, все – родное, свое. И лишь изредка нужно что-то еще, чего не найти в доме. Для этого есть деньги: ты берешь, идешь куда-то, отдаешь их. А в Башне тебе говорят: здесь нет денег. И своего нет.

– Но это лишь в привычном понимании, – добавил Судак. – А знаешь почему? – И, не дождавшись моей реакции, сам же ответил: – Не потому, что здесь все не имеет цены. А потому, что все уже оплачено.

– Но как это возможно? Кем?

– Севастополистами, – как ни в чем не бывало ответил Судак. – Настоящий севастополист платит не только за себя. Он платит, чтобы продолжалась Башня.

– Но никто не знает, кто они на самом деле – севастополисты. – Джа так увлекся, что даже прекратил жевать. – Ведь они только там, наверху. Мы ничего не знаем о них. Мы не знаем о том, что там. Да, кто-то поднимался выше. Но куда он доходил там? Что встречал? Севастополистов единицы, на целое поколение – несколько человек. Но они – вершина нашей пирамиды.

Он помолчал и добавил:

– Ну как? Вкусно? Здесь так не готовят. Ингредиентов нет.

Просыпаясь у них снова и снова, я все чаще сразу шел к шкафам и зарывался в странных книгах. Пытался разгадать их, увидеть что-то важное для себя, найти какой-нибудь ключ. Но не понимал даже букв и знаков, которыми были наполнены страницы. Да что там – даже картинок.

Я не понимал ничего.

– На вашем уровне, – говорил я братьям, – мне встречались другие книги. Их читали девушки с оранжевыми ожерельями. Там было про жизнь и невозможность любви.

– Ну так ты и зомби видел, – усмехнулись братья. – Тех, кто эти книжки пишет.

– Не только пишет, – вспомнил я. – Регализуется.

– А, – махнул рукой Джа. – Зомби всегда будут регализованы. На то они и зомби. Но их регальность – она тоже уйдет во тьму. А мы останемся. И они все – хоть Юниверсум, хоть Планиверсум – все лягут ровным слоем в эти книги. Только вот, видишь, какая история, это будут уже не их книги. – Это будут книги о них? – предположил я.

– Нет, книги будут совсем о другом. А вот пыль, пыль в этих книгах – будет о них. Мы делаем с нею вот так.

Он взял с полки книгу, раскрыл на произвольной странице и подул на нее, очищая от пыли.

– Это стоун-дикшен,