Севастополист - Георгий Панкратов

– Но на нем оказались мы. А это значит…

– Это значит – пора собираться в путь. – Судак хлопнул меня по плечу и широко улыбнулся.

Помню, когда парни куда-то в очередной раз ушли, я написал в вотзефак Инкерману: «Ты знал?»

Он долго не отвечал, и я повторял свой вопрос снова. «Ты знал? – набирал я одни и те же буквы. – Знал? Знал?»

И, когда мне это надоело, Инкерман наконец ответил.

«Извини, – написал он. – Я помогал невесте. Ждем тебя наверху, все готово. Вог-Зал в ожидании».

Я думал: что мне делать перед свадьбой? Что здесь принято дарить, произносить, да надевать хотя бы? Ведь, кроме лампы и истрепанной одежды, что была на мне, я не располагал другими ценностями. В довершение ко всему, я попросту не знал, как здесь проводят свадьбы – тем более такие, на которых невеста выходит не за жениха, а «за уровень». В Севастополе было проще: обычно все шагали к молу или к морю, гуляли, улыбались, говорили много слов про наилучшее, а заканчивалось все во дворе. Чтобы сдвинуть большие столы и вместить всех гостей, могли и снести забор между двумя дворами, а потом так же вместе его и восстанавливали. Да что говорить – жених и невеста, как правило, сами были с соседних дворов. Они шли на второй этаж дома, а гости еще долго все вместе смотрели на небо. Обнимались, держались за руки, пели.

Настал момент, и братья сообщили мне: пора в дорогу. Они были одеты так же, как и всегда, и ничего не держали в руках – даже свои запыленные лампы.

– А как мне себя там вести? – спросил я растерянно и посмотрел на Джа, потом на Судака. Оба источали спокойствие и только слегка улыбались.

– Ну хочешь, лампу разбей об голову, – ответил кто-то из них, теперь уж не помню кто.

Это было смешно, и я смеялся.

Но смех был нездоровым – ведь все, что вокруг меня происходило, не казалось таким уж смешным. Он помогал оттеснить если не боль, то уж точно тоску от того, что все в этой Башне складывалось не так, как я себе представлял. Башня не просто была несовершенна – она словно нарочно демонстрировала свое несовершенство на каждом шагу, издеваясь над мечтами и ожиданиями… Хотя какие у нас были мечты, когда мы только переступали порог? Одно любопытство, интерес.

Но это была лишь одна сторона Башни. Другая позволила Тори найти себя уровнем ниже, а Керчи – здесь. Так, может быть, каждому, кто пришел сюда однажды, Башня даст и счастье, и успокоение, просто нужно отыскать это в одном из уголков ее казавшегося бесконечным лабиринта? Но вот найдется ли оно для севастополиста – того, кто твердо решил идти до конца, а даже если не решал, так просто понял, что других вариантов нет? И тут же я со страхом вспомнил Полутрупачи – неприкаянные, не нашедшие себя люди с потухшими глазами оседают в этом неведомом селе… И я еще больше смеялся, и преломлялся перед лицом свет, прыгал в глазах солнечными бликами, собирался в причудливые узоры, будто все окружающее пропустили через узенький глазок телейдоскопа – игрушки для маленьких севастопольцев, помогавшей им видеть мир ярче и интереснее, чем он есть.

Кажется, я слышал этот смех – собственный, но бесконечно чужой – до тех самых пор, как мы оказались под самым куполом и перешли в Vogue Salle, где нас дожидалось торжество. Мы шли по трансферной площадке, где стыкуется с залом платформа, и я снова чувствовал волнение. Как ни странно, этот факт приободрил: после длительного пребывания на втором уровне мне стала приятна сама мысль, что я что-то чувствую. Она давала мне сигнал: все еще в порядке, поводов для паники нет. И я не паниковал. Я шел и представлял, как встречу Керчь, как буду рад ее видеть и еще больше – рад за нее: ну разве могла судьба этой девушки сложиться лучше? Неужели бы она тащила куда-то лампу? Неужели бы искала сердце Башни из камня и металла, да еще пыли, которая в несколько слоев покрывала ветхие книги? Нет. Но она здесь нашла главное – себя.

А что же я? Прощаясь внизу с Евпаторией, я познал это чувство: когда отваливается часть жизни, часть моей собственной личности – ведь она тоже была мной. И Керчь была мной, пусть даже не знала этого. Меня становилось все меньше.

Но было и другое, что заставляло меня тревожиться. Я точно знал, что встречу Керчь, я был уверен, что увижу Инкермана. Но я ничего не знал насчет Фе. Мне не говорили о ней, про нее никто не знал, о ней ничего не слышали. Словно бы ее здесь не было вообще, словно бы она не соприкасалась с этим уровнем, а пронеслась мимо или сквозь него. Честно говоря, я и сам едва ли мог ее представить посреди всего, что здесь увидел. Но у меня был вотзефак, там я видел и квадратик Феодосии. Я надеялся, что встречу ее здесь – и вправду, где же встречаться нам с Фе, как не под самым куполом?

Но этого не случилось.

То, что было дальше, свернулось в памяти в одно сплошное пятно, скомкалось, как мокрый лист бумаги. Слишком много событий наслоились друг на друга, затмили одно другое. Я словно проскакиваю их в памяти, цепляясь за одну деталь и забывая подробности, которыми она обрастала. С какого-то момента все начало происходить быстро и, я бы сказал, неотвратимо.

Помню, как мы входили в этот странный Вог-Зал. Эта надпись красовалась над полукруглой металлической аркой, которая была украшена множеством декоративных шестеренок и выглядела не празднично. Ворота арки были распахнуты, а по краям стояли два огромных столба со странным белым кругом, в который были вписаны дроби и цифры по краям и стрелки в центре. Я вспомнил свое видение в Прекрасном душе – точно такой же столб я видел в нем, мимо него шли мои недалекие, возле него останавливались троллейбусы. Но то, что происходило со мною здесь, не было наваждением – а столбы стояли, и в белых кругах под стеклом даже вращались стрелки. Я заметил, что их вращение было симметричным: на круге с правой стороны арки стрелки крутились влево, на круге слева – вправо. Увиденное родило во мне ощущение, что этот Вог-Зал таким образом втягивает в себя пространство, поглощает нейтральную зону, отделяющую его от площадки стыковки платформ, вместе с теми, кто по ней