Дитте - дитя человеческое - Мартин Нексе

— Это мы за них думаем! — сказал он напрямик.

Ларс Петер и сам понимал, что он и все ему подобные работают за «великих мира сего», эта мысль давно запала ему в голову, но то, что сказал Ванг, поразило его своей новизной.

— Да, если вы за них думаете, а мы работаем, то но много же им самим остается делать! — сказал он со смехом.

— Как же! А брюхо себе набивать? — серьезно возразил Ванг.

Как-то странно было слышать такие сильные выражения из уст этого тихого человека, но недаром же говорится, что тихие воды — самые глубокие!..

С балкона виллы замахали им платками и закричали, приглашая к обеду. Стол был накрыт в столовой по-парадному: на нем стояли цветы и вино. Ванг поставил старое дубовое кресло, с высокой спинкой и витыми ручками, у того конца стола, где обыкновенно было его место.

— Здесь вы сядете, Ларc Петер, — сказал он, глядя на гостя почти с сыновним восхищением.

Да, это было настоящее почетное место, и Ларc Петер не знал, куда деваться от смущения, когда уселся.

, — Такого почета я еще в жизни своей не удостаивался, — сказал он тихо.

Настроение за обедом было самое праздничное, дети болтали и смеялись. Вангу это нравилось. «За столом дети — хозяева», — говорил он.

Ларс Петер сразу заметил, что Ванг обедает, держа малыша на коленях.

— Да, иначе мне и обед не в обед, — объяснил Ванг.

— Совсем, как, бывало, тебе, отец! — сказала Дитте, влюбленными глазами посматривая то на одного, то на другого. От радости на щеках ее расцвел румянец.

— Да, я, бывало, тоже… — отозвался Ларc Петер, с завистью глядя на Ванга. — А вот теперь не стало у нас малышей в доме, некого мне сажать к себе на колени. Эти щенки считают себя взрослыми. Но мать мне обещала подарочек к рождеству, а за то я должен бросить жевать табак!

Сине покраснела, стала еще румянее.

— Боже мой, нас ведь тринадцать за столом.

Все расхохотались — и старшие и дети, — так это вышло забавно.

— Да, мать у нас суеверна, — сказал Ларc Петер. — А вот я, слава богу, никогда этим не отличался!

— Это у вас родовая черта, — заметил Ванг и поднял свой стакан с вином. — Ваш род никогда не страшился темных сил, оттого люди всегда и преследовали вас. За здоровье тех, в ком нет суеверия, но есть вера! Мы верим в людей, а не в привидения и всякую чертовщину!

Фру Ванг тоже подняла свой стакан.

— Это потому, что вы оба живете будущим, обожаете детей, — сказала она обоим мужчинам. — А я предлагаю выпить за здоровье Сине!

— Едем сегодня вечером в Тиволи. Но только взрослые! — предложил Ванг.

— Ага! — довольно смело заявил Фредерик. — Стало быть, и я поеду!

Фру Ванг засмеялась. Ее словно кто щекотал все время, так много она сегодня смеялась по сущим пустякам.

— Надо подумать о том, кто же останется с детьми! — сказала она озабоченно.

— Я присмотрю за ними, — ответила Эльза. — Все равно я слишком устала, чтобы ехать с вами.

— Ты, дитя? — воскликнула фру Ванг, словно с облаков упала.

— Да ведь она у нас за хозяйку была несколько лет, одна-одинешенька со всем справлялась! — с гордостью пояснил Ларc Петер.

. — Так вот вам мой план, — сказала фру Ванг, — сегодня вечером мы, взрослые, едем в Тиволи, а завтра днем Дитте поведет родителей и всех детей, включая наших, в Зоологический сад и город им заодно покажет. Потом вы вернетесь сюда, поужинаете с нами, переночуете опять и уже послезавтра уедете.

— Нет. И я хочу в Зоологический сад! Недоставало только, чтобы я дома остался! — сказал Ванг с самым обиженным видом.

— Ну, так и я не отстану! — заявила фру Ванг. — Но тогда уж не прогневайтесь, ужин будет очень поздний!

XVIII

ДИТТЕ СРЫВАЕТ РОЗЫ

Наконец наступило и настоящее лето. Жара стояла такая, что прямо видно было, как горячий воздух струится сверху волнами, стелется над землей так, что просто рябило в глазах. Только детям жара была нипочем. Они валялись на траве, уплетали зеленый крыжовник, красную смородину и болтали. Презабавно топали друг за дружкой четверо детишек в деревянных башмаках, мал мала меньше, каждый старше другого на один год. Фредерик укатил на велосипеде купаться.

Фру Ванг и Дитте сидели за шитьем на открытой веранде, под кабинетом Ванга. Слышно было, как он там расхаживает и возится со своей трубкой. Вот он выколотил ее о перила балкончика и вернулся к себе. Обе женщины молчали, прислушиваясь к его шагам. Так он мог шагать целый день, мог и повозиться с чем-нибудь, даже поболтать и все-таки думать при этом свое. Внутренняя работа шла в нем независимо от внешнего мира; это вид-по было по выражению его глаз, — Ванг напоминал лунатика. И не следовало его будить. Фру Ванг в шутку называла его «одержимым».

Они шили для Дитте платье из муслина в цветочках, случайно купленного фру Ванг очень дешево. Женщины проворно работали иглою. Из-за жары обе надели туфли на босу ногу.

— Заодно чулки побережем! — пошутила фру Ванг.

— А разносчики-то? — возразила Дитте колеблясь.

— Ишь, какая важная дама, — поддразнила ее фру Ванг. — Очень нам нужно считаться с разносчиками! Да ведь они будут думать, что на нас шелковые чулки телесного цвета. Теперь в моде такие, чтобы похоже было на голые ноги.

На балкончик опять вышел Ванг, выколотить трубку.

— Только не на обновку нашу! — окликнула его снизу жена.

— Ах, извините! — Он перегнулся через перила, чтобы взглянуть на них, потом спустился вниз. — Как мило вы сидите тут и работаете, словно две добрые сестрички! И совсем забыли про несчастного хозяина дома! Чаю сегодня так и не дадут? А ведь жарко! — сказал он, весело поглядывая на обеих.

Дитте отбросила работу и вскочила.

— Ой, что же это я, совсем память потеряла! — воскликнула она и побежала в кухню.

— Или о женихах замечталась! — шаловливо крикнула ей вслед фру Ванг.

— Настоящий ребенок! Но как к ней идет это мечтательное выражение лица! Право, можно влюбиться!

— Я бы и влюбилась, будь я мужчиной, — серьезно промолвила фру Ванг.

Дитте, стоя в дверях кухни, спрашивала:

— Дети! Дети! Чего хотите: чаю или крыжовенного киселя?

— Киселя! — отвечали они. — Только не процеженного, а с кожуркой!

— Так бегите в беседку!

Голос Дитте звучал так звонко и весело. Скоро она принесла чай.

— Как тебе нравятся наши новые чулки? — фру Ванг выставила ногу. — И сам бы мог, кажется, заметить да сказать что-нибудь!.. Шелковые!

— Красиво! — ответил Ванг. — Только ведь они чертовски дороги!

Обе женщины расхохотались.

— Ах ты, простак! А еще говорят, что поэты…

Ванг запрокинул голову жены и заглянул ей прямо в лицо:

— Что говорят о поэтах?.. И что мне за дело до этого?

— Разве ты не поэт?

— Я — живой человек! Вот и все, но этого и достаточно. Все по-настоящему живые люди вместе с тем и поэты.

— Ну, я тоже настоящий человек, хоть и не поэт!

— Ты балаболка, настоящая балаболка! — Он поцеловал жену в глаза и ушел.

— Он не любит, когда его называют поэтом, — сказала фру Ванг вполголоса. — Он терпеть не может искусства и художников, как вы, может быть, заметили. Называет их парикмахерами. Сам он выбивается из сил, чтобы писать правду, одну неприкрашенную правду. Неужели это в самом деле так трудно? Но он говорит, что все мы начинены фальшью и должны учиться у простого парода.

— У нас? — с ужасом воскликнула Дитте. — Но мы понятия не имеем о том, как надо сочинять!

— Пожалуй, именно поэтому… Не знаю хорошенько. Ванг ведь все больше молчит. И не подумаешь, что он бунтарь, правда? Но за ним следят, поверьте. И непременно забрали бы, если бы могли. Пока его книги только замалчивают, насколько можно, по… дайте срок, о нем скоро заговорят… Они отнимут его у меня, Дитте!

— За то лишь, что он стоит за бедняков?!

Дитте понять этого не могла и широко раскрыла глаза.

— Беднякам принадлежит будущее! Они хотят либо сбросить с себя лохмотья, либо нарядить в лохмотья богачей. А если что-нибудь начнется, муж вмешается… я уверена! О Дитте, ничего в мире не пожалела бы я для него!

Фру Ванг наклонилась над столом и положила голову на руки. «Какие у нее красивые руки! И вся она такая красивая, милая!» — думала Дитте, стоя над нею и осторожно гладя густые темные волосы. Она ничего не поняла, но ей так хотелось утешить фру Ванг. Прибежал кто-то из детей, чтобы показать что-то, и фру Ванг засмеялась и опять стала прежней.

Дети беспрестанно прибегали — то один, то другой. Инге ловила божьих коровок, поднимала кверху на кончике пальца и пела им песенки, пока они вдруг но оживали и не улетали, неожиданно расправив крылышки. Карапузик приплелся показать толстого розового червяка, который извивался у него в смуглом кулачке.