На поводу у сердца (СИ) - Майрон Тори

Ток крови приливает к вискам, а струны души в груди болезненно натягиваются. Мне не требуется ни времени, ни ясного сознания, чтобы вмиг понять, о каком «важном для меня моменте» идёт речь.

— Даже не смей с ним ничего делать! — от моего злобного выброса Харт стискивает зубы, подёргивая желваки на скулах. Резко прижимает меня к себе, хватает за волосы грубо, жёстко, будто наказывая и одновременно разворачивая душу в районе сердца, когда с налётом маниакальности проводит носом по моей щеке.

— С кем с ним… малышка? С Остином Ридом — вечным хозяином твоего сердца? — его горячий шёпот отдаётся пульсацией между бёдер и словно хворостиной крапивы по груди сечёт. — Или с Остином Ридом — новым руководителем главного инновационного проекта «Heart Corp», с котором мы будем ежедневно встречаться на работе в Нью-Йорке? Ты его имеешь в виду, да? — на лице Адама злость смешивается с самодовольной полуулыбкой, пока на моём, вероятнее всего, отражаются все оттенки изумления и ужаса. — Да, Лина, я был удивлён не меньше тебя, когда мой заместитель из главного штаба «Heart Crop» позвонил мне после собеседования с неким Остином Ридом, сообщив, что неожиданно появился тот, кто с помощью своей лично изобретённой компьютерной системы сможет довести наше новшество до идеала, тем самым в разы быстрее вернув компанию на прежний высокий уровень. Представляешь, какая крутая новость? Мир на самом деле до безумия тесен. И должен признать: твой «братец» по-настоящему хорош, даже сказал бы — гениален. И я всегда очень ценю профессионалов своего дела, а в сфере электронных и информационных технологий так особенно, поэтому мне совсем не хотелось бы искать способы подставить парня со столь выдающимся умом и рвением работать, чтобы выкинуть его из компании, при этом сохранив полные права на использование его системных разработок, на создание которых он явно потратил немало сил и времени. Думаю, и тебе ни в коем случае не хочется допустить столь вопиющей несправедливости, так ведь? — спрашивает дьявол всей моей жизни, пристально глядя мне прямо в глаза, испивая душу и вынуждая мгновенно почувствовать, как что-то щёлкает вокруг моей шеи, начиная сдавливать, перекрывая кислород. Нет, это не ладони Адама. Это невидимый ошейник, поводок от которого с этого момента будет в его руках.

— Да… Вижу, что ты поняла, к чему я веду. Всё-таки не совсем дура. Надеюсь, теперь у нас с тобой не будет никаких сложностей, Джеймс, и мы наконец можем приступать к делу, — довольно усмехается он, внезапно делая от меня пару шагов назад, отчего я едва не падаю на пол прямо к его ногам. Но я удерживаюсь. Не знаю, как, но я делаю это. Умру, но не доставлю ему дополнительной радости увидеть меня полностью повреждённой, слабой, поникшей, окончательно потерявшей надежду выбраться отсюда. Спастись от него. Избежать его плена.

— Ты прав: никаких сложностей больше не будет, Адам, — сглотнув жаркий ком в горле, произношу я, отдавая все силы, чтобы не отвести взгляд с его лица в сторону. — Но разве твоё божественное Я будет устраивать, если во время секса вместо тебя женщина будет представлять другого? — знаю, что сильно рискую, вновь провоцируя его, но ничего не могу с собой поделать. Хочу задеть его, разозлить, в очередной раз уткнуть носом в то, что не он — желанный мной мужчина, не он — возбуждает меня без всякой «силы», и не он — тот самый, ради которого я готова на всё.

И он никогда им не будет.

Но на сей раз моя провокация не вызывает никакой яростной бомбы, поражающей всё тело жаром и сверхъестественным оргазмом. Лицо Адама, наоборот, сковывается такой каменной, равнодушной маской, что если бы не его горящие созвездиями всех галактик глаза, я подумала бы, будто передо мной стоит статуя.

— Как считаешь, меня заботит, о чём думает диван, когда я на него сажусь… или, допустим, ручка, которую я чересчур сильно сжимаю? — от его безразличного тона меня пошатывает словно от порыва северного ветра, что не остужает тело, не понижает градус возбуждения, а только превращают сердце в ледяной комок, который Адам запросто без сожаления разбивает вновь. — Твоя способность отражать мою силу заставляет только хотеть тебя до сумасшествия и дико злиться на то, что твоим телом до меня попользовался другой. В остальном же ты для меня ничем не отличаешься от любой мебели в этой комнате, поэтому кого ты там представляешь в своей голове, мне абсолютно похер. Можешь думать, о ком пожелаешь, Лина. Я тебе разрешаю. Хотя заранее предсказываю, что сделать это у тебя никогда не получится, — некий злорадный полутон в уверенной интонации его голоса, с каким Адам произнёс последнюю фразу, многократно ускоряет ритм сердца, что словно падает куда-то к пяткам, оставляя в груди всепоглощающую пустоту, когда он одним лишь только взглядом красноречиво заявляет, что жаждет поскорее покончить с разговорами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Мой первый приказ ты уже слышала, Джеймс, причём дважды, но так как я всё ещё продолжаю ждать его исполнения, предполагаю, что для особо невнимательных мне нужно ещё раз напомнить о правилах нашего общения. Поэтому слушай сейчас, Лина, и вбивай тщательно информацию в свою очаровательную, белокурую головку. Больше повторять не стану. С этого момента я говорю — ты выполняешь. Ослушиваешься раз — Остин теряет работу вместе со всеми своими многолетними трудами. Ослушиваешься второй раз — мигом переберёшься из тёплой, удобной комнаты в тюремную камеру. Третьего раза, увы, не дано. Никаких поблажек, милосердия и изменения моих решений не будет. Так что отныне веди себя благоразумно. Я тебя предупредил, и теперь ваше с Ридом будущее исключительно в твоих руках. Тебе понятно?

Понятно ли мне?

Он ещё спрашивает?

Мне полностью понятно, что я в западне. В тупике. В безысходности. В его власти. В его клетке. На его территории. Связана и подвешена на нити, которыми он будет руководить, как кукловод, неизвестное количество времени.

Говорят: выбор есть всегда. Всё верно. И у меня он тоже был. Да только выбор заключался не в отказе или согласии на предложение Адама, а в способах, как именно он вынудит меня играть по его правилам.

По-хорошему.

По-плохому.

По-ужасному.

Что ни выбери, исход везде один — он сделает меня своей шлюхой. А точнее, только что сделал.

От этой гадкой мысли мне становится настолько мерзко, что хочется кричать, крушить, выть от злости и горечи, в тесном тандеме разливающихся по всему телу, бегущих к пальцам рук и самому сердцу. Но всё это неважно, если на кону стоит судьба самого прекрасного в моей жизни человека и моя тоже.

Я не позволю Адаму забрать у Остина всё, над чем он так долго, не покладая рук и не спя ночами, работал. И я не готова оказаться в тюрьме на долгие годы, потеряв в разы больше времени, чем я уже потеряла. Довольно с меня грязи, преступности и нищеты. Я заслуживаю большего. Гораздо большего. Пусть даже это «больше» в ближайшем будущем означает быть покорной игрушкой для мистического гада.

Поэтому мне ничего другого не остаётся, как вместо устного ответа дрожащими пальцами нащупать на боковой стороне платья язычок и медленно спустить его вниз. Отстегнуть пуговицу на полоске вокруг шеи и сбросить чёрную ткань к своим ногам, оставаясь стоять перед Адамом в одних крошечных трусиках.

— Их тоже сними, — тут же гремит новый приказ, и я незамедлительно становлюсь полностью обнажённой. — Молодец, дикарка. Не так всё сложно, как тебе казалось, правда? — его голос сдержан, ровен, с примесью ехидства, но я всеми фибрами души ощущаю ликующие упоение в нём, что дразнит мой бунтарский, свободолюбивый нрав, точно кошку, которую нахально дёргают за хвост.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Приходится сильно прикусить губу, чтобы не дай бог не ляпнуть лишнее и следом удержать в себе стотысячный по счёту блаженный всхлип от ощущения его изучающего, мерно передвигающегося взгляда на моём теле, что оставляет огненные полосы на коже и проникает под невыносимой похотью.

Адам делает неспешный обход вокруг меня и смотрит не просто оценивающе, а загипнотизировано, чуть ли не с придыханием, словно изучает редкую, бесценную реликвию, наконец попавшую в его коллекцию. И в то же время плотоядно, будто лев, готовящийся съесть пойманную газель, с неприкрытым чувством собственничества вырисовывая надписи: «Моё» на каждом миллиметре тела.