Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

скоростью. Поскольку рост населения был особенно заметным в Германии, где потери от войны, вероятно, пропорционально были выше, чем в любом другом месте, можно предположить, что влияние дани, собранной смертью, ощущалось недолго.

Рост населения, разумеется, сыграл главную роль в наступлении индустриализации, но то, что войны не оказали очень сильного влияния на первое, совсем не значит, что они не оказали влияния на второе. Напротив, 1800–1815 гг. отмечены закреплением крупных перемен в европейской экономике, которые были готовы начаться уже в 1793 г., когда разразилась война между Британией и Францией. Так, до 1789 г. самым динамичным сектором европейской экономики являлась процветающая колониальная торговля. Такие порты, как Барселона, Кадис, Лиссабон, Бордо, Нант, Антверпен, Амстердам и Гамбург, стали средоточиями бурной деятельности, причём их растущее население занималось не только собственно колониальной торговлей, но было также занято и в других отраслях промышленности: хлопчатобумажной, льняной, табачной, винокуренной, пищевой, кораблестроительной, канатной, сахарной, — которые тем или иным образом были с ней связаны, причём эта промышленная деятельность часто глубоко проникала в крестьянские районы. Одновременно эти города порождали состоятельный коммерческий и профессиональный класс, богатство которого отражалось в строительстве претенциозных жилых домов и общественных зданий, которые и сейчас можно в них видеть. Однако революционные войны за несколько лет покончили с этим бумом в прибрежных районах: под влиянием британской блокады закрывался порт за портом, европейское судоходство вытеснялось из открытого моря, а сообщества, зависевшие от них, быстро скатывались к банкротству и нищете. В наполеоновский период это положение увековечила континентальная блокада, так как ко времени окончания войн Британия настолько далеко ушла вперёд, что прибрежные районы так и не смогли вернуть себе былую славу, как пишет Крузе:

«Конечно, торговля [в гаванях] возобновилась, но даже там, где удалось достигнуть довольно высокого её уровня, большая их часть потеряла своё значение как международных пакгаузов и превратилась лишь в региональные порты. А их промышленность стала относительно куда менее эффективной»[345].

Как отмечает Крузе, большая часть этих явлений, скорее всего, была в конечном счёте неизбежна, учитывая превосходную организацию и относительно низкий уровень издержек британской экономики, поэтому война лишь ускорила и сильно обострила этот процесс. Но на этом тенденция наполеоновских войн к «пасторализации» континента не остановилась. Благодаря огромным количествам земли, поступившим на рынок по всей Европе, огромные прибыли, которые можно было получать на поставках продовольствия армиям, господствующая экономическая неопределённость, а, по крайней мере, в Великой Франции и её сателлитах упорные усилия Наполеона превратить земельную собственность в фундамент видного положения сильно повысили привлекательность вложений в сельское хозяйство. Точно так же, как это случилось в Британии, значительная часть капитала, который иначе попал бы в промышленность, была отвлечена в земледелие, к тому же исподволь укреплялись общественные предрассудки против «торгашества».

Более того, опять же благодаря войнам, даже тогда, когда капитал вкладывался в промышленность, он совсем не обязательно шёл на пользу. Во-первых, оказалось, что на таких территориях, как Голландия, Вестфалия, Берг и Итальянское королевство, которые de facto находились под французским правлением, но не входили в состав собственно Великой Франции, значительная нарождающаяся промышленность, которой они обладали, непрерывно подвергалась воздействию имевшей ярко выраженный протекционистский характер тарифной политики, навязанной Наполеоном. Но она не приносила больших выгод и охваченным ею регионам. Иностранные промышленники, всегда отстававшие от Британии в области техники и технологии, чтобы остаться на высоте, сильно зависели от нововведений, которые они видели в её промышленности. Они, часто приезжая в Британию и пристально изучая её продукцию, старались скопировать все новинки. Нечего и говорить, что наполеоновские войны (и, конечно, предшествовавшие им революционные) почти прекратили эти контакты. Некоторые элементы заимствования сохранились — хлопчатобумажный магнат, Левин Баувенс (Lievin Bauwens), сумел внедрить машинное прядение на своих предприятиях, контрабандным путём получив из Британии мюль-машину и пять квалифицированных рабочих — к тому же, особенно в области печатания на хлопчатобумажных тканях, имелись определённые достижения внутри страны. Однако только в хлопчатобумажной промышленности, и то лишь в ограниченной степени, были хоть какие-то реальные успехи в попытках удержаться на одном уровне с Британией, поскольку технологические преимущества, которыми она пользовалась, значительно возросли. Таким образом, те отрасли промышленности во Франции, Бельгии, Рейнланде и других местах, где наблюдался прогресс, находившиеся, так же как их продукция, под ревностной опекой протекционистской политики, развивались в угрожающе неустойчивом окружении, в результате чего, когда после 1814 г. британские товары вновь хлынули на европейский рынок, не мог не наступить тяжёлый период спада, при этом некоторые крупные предприятия, такие как Ришар-Ленуар и Баувенс фактически погибли. Последнее, но не по важности:, не следует также забывать, что, в частности, хлопчатобумажная промышленность в течение всей войны работала в очень сложных условиях: хлопок всегда очень дорого стоил, а временами его не хватало (например, в 1808 г. возникла угроза полного прекращения импорта), вдобавок имелась серьёзная нехватка машинного оборудования. Неурядицы такого рода приводили к тому, что себестоимость доходила до цифр, в четыре раза превышавших себестоимость аналогичного товара за Ла-Маншем.

Исходя из всего этого можно было бы прийти к заключению, что не будь наполеоновских войн и, прежде всего, континентальной блокады, промышленность на континенте развивалась бы гораздо быстрее. Однако всё далеко не так просто. Ещё до французской революции стало ясно, что европейские промышленники почти не в состоянии конкурировать на открытом рынке с британской промышленной революцией, при этом текстильная промышленность в равной степени Франции, Саксонии и Швейцарии оказалась под угрозой, которая могла стать фатальной. Поэтому, хотя континентальная блокада, видимо, внесла определённые искажения, этот вопрос необходимо рассмотреть в ином свете. Как подчёркивает Крузе: «К 1800 г. континентальной Европе в девятнадцатом столетии угрожала пасторализация и судьба Индии»[346], ярким примером чего является имевшая большое значение каталонская хлопчатобумажная промышленность. Она, бурно развивавшаяся до 1808 г., лишилась защиты со стороны континентальной блокады, была разорена Полуостровной войной и потеряла свои традиционные рынки из-за проникновения британцев в Латинскую Америку, при этом переоборудованию её предприятий мешал запрет, наложенный Британией на вывоз машинного оборудования для текстильной промышленности, следствием чего стал, по выражению Гаррисона, «период затяжной стагнации»[347]. Континентальная блокада, несмотря на все свои недостатки, всё-таки спасла значительную часть Европы от такой судьбы; как считает Крузе, «она была единственным путём наступления промышленной революции»[348].

Имея это в виду, рассмотрим реальные достижения континентальной Европы в наполеоновскую эпоху. Нечего и говорить,