Амур-батюшка - Николай Задорнов

Егор похудел, острей стало лицо его, солнце дочерна сожгло кожу, русая борода и брови кажутся еще светлей. Он стал живей, быстрее ходит и работает.

– Да, а ветры тут жгучие, – твердит он.

На релке зажелтели скошенные нивы. И когда сноп за снопом стал прибавляться к богатству семьи, Егор стал веселеть, заботы словно отступили от него.

– Экий урожай! Пудов сто двадцать – сто тридцать с десятины. Да такой еще и дома неведом был, на старых-то местах!

Дед ходил по полю в сильном беспокойстве и никак не мог сосчитать снопы. Пятериками громоздились они по всему полю. Старик глазам не верил, что получается такой большой счет. Он отходил к избе, начинал пересчет сызнова и надеялся, что найдет ошибку.

– Нет, слышь, верно, – говорил Егор.

– Не-ет, ты сбился, быть не может, – толковал дед.

– Как же быть не может! Земля тут новая, только нынче забили в ней траву. Видишь, и колос какой крупный, зерно тяжелое.

Дед опять обошел поля. С палкой в руках, седой, длиннобородый, он, возвратившись, долго стоял подле Егора, глядя то на него, то на поле.

– А ведь верно, – молвил он, наконец, с радостным удивлением. – Это что же такое?

– Что?

– Да снопы-то… Как же это они так?

– Уж так земля родила, – ответил Егор.

– Неужто мы не зря сюда пришли? – покачал головой дед.

– Она только разработалась нынче. Земелька-то молодая. Самый приплод от нее!..

Старик пошел домой, а Егор подивился: неужели отец до сих пор думал, что зря переселились на Амур?

Мимо шли Бердышов и Силин. У Тимохи в поводу конь; холку, круп и шею облепили слепни и мухи. Тимоха остановился. Конь машет головой, рвет повод из рук, туча мошки стоит вокруг.

– У меня в Расее вороны коня склевали, – жалуется Силин. – А тут бьет ее комар и мошка. И, видно, тоже могут забить животное до смерти.

– Паря, лихой конь у тебя был в Расее, – отозвался Бердышов, подмигивая Егору. – Вот так и узнаешь, каково на старых-то местах.

Иван ждал прибытия парохода, чтобы отправить часть товаров из своего амбара. Сам же опять хотел ехать в Тамбовку.

Иван ходил к Тимохе, просил его подсобить денек, – одному, сказал, не управиться. Из амбара надо тюки и ящики свозить на берег, перебрать все в амбаре.

– Что, любуешься, Егор? – спросил Тимофей.

– Паря, Егор-то какой кудесник! – воскликнул Иван. – У него даже хлеб растет.

– Вот то-то что! – с видом превосходства сказал Кузнецов.

– Русский мужик хлеб сеять любит, – заметил Бердышов. – Господа и те ездят мимо, как видят поля, радуются.

– Это они радуются, глядя на мужиков, – отозвался Тимошка. – Мол, будет их, господ-то, кому прокормить, они с голоду не сдохнут.

Дед вернулся, хотел что-то сказать сыну, но Иван перебил своими разговорами, старик все забыл и прослезился.

– Ан нет, вспомнил! – вдруг обрадовался он. – В Расее было… Я парнишкой еще бегал. Мой-то дедушка тоже откуда-то пришел в Перминскую губернию. Может быть, он и перминский сам был, но, словом, перекочевал. Он все нам хвалил: «Хорошо, – говорит, – в новую-то землю сеять». А мы не слушали его. Все думали: чего хорошего чащу драть, намаешься только!.. А тоже был новосел, дедушка-то мой. Любил новую-то землю. На той земле наше село построилось.

– А потом эту землю захватили. И тебе, дедка, пришлось Сибирь-то смерять, – сказал Иван.

Дед печально покачал головой.

«Верно, нам на роду написано чащу драть», – подумал Егор.

– Земля тебя потому и позвала, – сказал ему Тимошка, – что на старом-то месте приперли!..

Но Егор не стал говорить об этом.

– А снопы-то на бурханов походят, – задумчиво молвил Бердышов.

Дело стояло, а людям не хотелось расходиться.

– Тебе везде брюханы, – сказал Силин. – Видать, что шаманской веры!.. У меня хотя и меньше силы, чем у Егора, но все же нынче я и своим хлебом обойдусь.

– Ну вот, Иван Карпыч, ты хотел поглядеть, какая Расея, вот тебе и Расея, – сказал Кузнецов. – Поля, березняк – все так же. Скоро мельница будет.

– Простить не могу! Как же это вы без меня мельницу начали?

– Обчество-то – сила! А с тебя деньги за помол… На релке всегда ветер, хлеб-то сподручно молоть.

– Только поставь мельницу, со всех сел приедут.

Постройка мельницы была делом нужным и для Ивана. Молоть зерно тут же, получить муку для продажи – чего еще желать! Он даже досадовал, что не начал этого сам. Жернова лежали с прошлого года, никто за них не брался. Стоило Ивану уехать, как Кузнецов уж затеял общественное дело. Иван винил себя, что думает только про привычное: про охоту, скупку мехов, торговлю водкой, про золото.

– Пусть пароходы на мельницу правят, – сказал Егор. – Ее далеко видать будет.

– Верно! А то все на твои «штаны».

– У нас стало как в старых деревнях, – говорил Силин. – Мне и в тайгу идти неохота, так и жмешься к релке, как к родимой сторонушке. Глядишь – и все не наглядишься.

– Как будто тут раньше не Расея была! – сказал Иван недовольно. – Я вот еще соберусь с духом да махну… Сам поеду посмотрю, в саму Русь поеду.

– А тайга-то без тебя заплачет.

– Паря, я и тайгу не брошу!.. А ты, Тимошка, какой просмешник стал. Гляди, язык не потеряй…

– Промнись Сибирским-то трактом!

– Мне еще американец советует вокруг света пароходом ехать.

– Ты привези сюда этого американца, – сказал Егор. – А то спирт и ружья ихние продаешь, а самих бы посмотреть.

– Я и сам думал, что надо бы к себе пригласить. – Иван хитро засмеялся. – Но боюсь че-то! Их привадишь, потом не отвяжешься.

– И откуда ты, Иван, все знаешь? – схватил его за шею Силин и стал трясти.

– Смотри не сглазь! – тряхнул головой Иван.

– С американцами у тебя дружба, с начальством ты водку с прозвездью выпиваешь. Я думал раньше, что ты одних гольдов можешь понимать. А ты и американцев!.. Мне давно охота послушать, как ты с американцами на американском языке разговариваешь.

– Американского языка нету. Есть американские консервы, револьверы, ружья… Торговля американская есть, а языка нет. Вот мы с гольдами живем, а американцы на нашем бы месте давно их перестреляли. У них оружие любят делать. У них большое убийство дикарей идет в теплых странах. Я когда ружье купил, мне тоже захотелось попробовать. Думаю, жаль из такого ружья не стрелять. Не хочешь, да попадешь в кого-нибудь.

Мужики вытянули шеи, как по команде, и невольно переглянулись. Все слыхали про убийство Дыгена, и никто этому делу не сочувствовал. Заметно было, что в последнее время Иван не скрывает своего преступления.

– С американцев пример брать будешь, они тебя до добра не доведут, – сказал Егор. – У нас все по-другому.

Он не раз слыхал о разбоях американцев на побережье, куда подходили иностранные суда, хищнически бьющие китов и морского зверя в русских водах.

– У них товары все по части убийства – ружья, револьверы, – заметил дед, которому тоже уходить не хотелось.

– А ты, Иван, этот раз какой-то невеселый приехал. Что так? Не приворожил ли кто? – спросил Силин. – Н-но-о, зараза! – дернул он повод и стал сгонять слепней.

Иван сделал вид, что не слышит. Он пустился в веселые рассказы, стал шутить, чтобы все видели, что он такой же, как всегда.

– Мало ли, что я с гольдами жил. Мой отец мужик, а с губернатором, с Миколай Миколаевичем, был хороший друг. Тоже пахарь отец-то, только в ичигах ходит, а не в лаптях. Лапти у нас не носят. У кого увидят – смеются, – кивнул Иван на ноги мужиков. – Ладно, теперь и вы как казаки, вот только Тимоха липку никак не позабудет.

– Пускай смеются. Мы подождем, кто над кем потом засмеется! Ну, бреши дальше.

– Ну вот, слушай… Отец губернатору услугу сделал по амурскому делу, помогал снарядить сплав, баржи строил. За это его перечислили в казаки. Я сам ходил со сплавом, видал господ офицеров, барынь, жену губернатора. Геннадий Иваныча знаю. Купцов всех старых, которые ходили на баркасах. С них амурские тузы и произросли. Про новых купцов я уж не говорю: что вспоминать про это барахло!.. Все знаю и понимаю деликатность.

– Деликатность понимаешь, а говоришь «Миколай»!

– Кому надо, не скажу «Миколай», а скажу «Николай», – ответил Бердышов серьезно. – Брат у меня атаман в станице. Сестра двоюродная была красавица, вышла замуж за офицера. Он только чуть от нее с ума не сошел – так убивался. Увез ее в Расею. Он еще, паря, не князь ли.

– Ну, понес!.. – махнул рукой Силин. – Первых здешних жителей послушаешь – одно вранье!

– Если я родню выставлю, так все попятятся! – Иван пошел к своей избе.

– Губернатор, а в зимовьюшке живет. Избы новой не поставит, – кинул вслед ему Тимоха и пошел за ним, ведя коня.

На скошенном поле, в стерне, звенит кузнечик. А вокруг выше человеческого роста – желтые дудки трав, голубые колокольчики, сплошной белый цвет на буйных кустарниках.

«Лес тут есть, бери сколько хочешь, – думал Егор. – Хлеб родится хорошо, надо только разработать землю. Гречиха – та и по залогу даст сто пудов, на Додьге черная земля… В тайге стада кабанов, стада лосей. В вершинах – соболь, на лугах, на поймах – лиса, енот, в речках – выдра. Изба строена из доброго леса, хотя и без двора и без амбаров. И вот нынче хлеб! Хлеб в копнах, хлеб в мешках…»