Киномания - Теодор Рошак

Каким бы жестоким ни было это кино, оно захватывало так же, как и все остальные работы Саймона. Поражающие воображение образы, строго дозированная патетика, кладбищенский юмор и, самое главное, — всепобеждающая убежденность, которая заставляла зрителя смотреть еще немного, еще немного и еще. В работе парнишки были моменты, которые неоспоримо свидетельствовали о таланте. Никакая пустыня, снятая на пленку, не могла выглядеть столь бесповоротно одичалой, как мир недо-недо — бесплодный, мерцающий ад под безжалостным солнцем, чье сияние засвечивает пленку и слепит глаза на протяжении всего фильма. Это гиблое место — квинтэссенция всех гиблых мест, пейзаж, бесчеловечность которого ошеломляет не меньше, чем устроенная здесь бойня. По мере развития действия у нас создается впечатление, что солнце увеличивается, поглощает землю, иссушает последние источники жизни. Оно светит все ярче и ярче, ослепляет так, что мы уже не можем различать предметы, двигающиеся в этом убийственном сиянии.

Но бессмысленная война продолжается, племена борются за некий трофей, лежащий в глубокой подземной камере. Мы лишь видим местами его неясные очертания, а потому на протяжении всего фильма спрашиваем себя — что же это такое. Возникает ощущение: этот вожделенный предмет — последнее, что еще может взывать к цивилизованным чувствам. Наконец мы видим его целиком: это неразорвавшаяся боеголовка, превращенная своими полоумными обладателями в варварскую икону. В конце фильма вырисовываются ее контуры — она лежит на неком подобии алтаря. Если присмотреться получше (на что вряд ли способна аудитория Саймона), то алтарь оказывается кучей никому не нужных религиозных символов и артефактов — распятия, исламские полумесяцы, египетские анки{311}, изображения инь-ян, индуистские мандалы. Такой прием был характерен для фильмов Саймона — включение в кадр деталей, которые не имеют никакого отношения к происходящему, но тем не менее присутствуют и обычно мелькают с такой скоростью, что остаются незамеченными. Наконец совершается неизбежное: недо-недо случайно поджигают боеголовку. Ее корпус поднимается, сливаясь с сияющим солнцем, и образуется единство губительного света, который поглощает пейзаж, сюжет и всякий смысл.

В течение тридцати секунд концовки экран пульсирует светом, столь ярким, что смотреть на него невозможно. Голоса «Вонючек» звучат, словно плач проклятых, а потом внезапно замолкают. Конец. Конец, который словно вибрирует в зале чудовищным космическим ритмом. Я не сомневался, что в эти жуткие мгновения втиснут один из касловских мотивов — водоворот, черная дыра отчаяния.

Когда фильм закончился, кто-то поспешил включить свет в зале. Саймон, сидевший в нескольких рядах передо мной со снятыми очками, вздрогнув, повернулся в моем направлении. Глаза у него и в самом деле оказались розовые, как у кролика. Он мучительно моргнул, глядя на меня; лицо у него было мертвенно-бледным, как у какого-то подземного животного, извлеченного из своей норы на свет божий. Он снова быстро надел очки и замер, глядя куда-то вниз; челюсти у него шевелились, двигались — он жевал «Милк Дадс», шариком перекатывавшийся у него под щеками.

Гости, кроме меня и Жанет, были на седьмом небе. Бобби Сифилис и его команда (выкурившая за время просмотра не одну самокрутку) не могли сдержать переполнявших их эмоций. Давалка вертелась на своем кресле.

— Вот это блевота! — снова и снова вопила она. — Вот это настоящая блевотная киношка!

— Я просто тащусь, — добавила другая девица.

Трахарь — его зрачки расширились до размера десятицентовика — неловко перепрыгнул через два ряда, чтобы шарахнуть Саймона со всей силы по спине.

— Класс, старик! На это у любого встанет. Но я тебе скажу, звук надо помощнее. Херово оглушает.

Сифилис сидел, откинувшись к спинке; он глубоко затянулся и произнес свой вердикт:

— Это эпос. Настоящий, в жопу, эпос.

А Шарки, конечно же, был уверен, что мы видели «классику».

Я взглянул на Жанет, а она посмотрела на меня; глаза у нее были пусты и широко открыты, на лице выражение человека, выжившего в автомобильной катастрофе.

— Ты все еще хочешь брать интервью? — спросил я.

Она, не отвечая, продолжала смотреть на меня. Я повторил вопрос, но тут же понял, что она меня не слышала. Она ждала, когда в ее ушах прекратится грохот.

Брат Юстин суетливо встал и быстро переместился ко мне.

— Ну, что вы думаете, профессор? — В нескольких рядах впереди повернул ко мне свое напряженное белое лицо Саймон — немое, но требовательное эхо того же вопроса.

Это требовало от меня хорошо выверенного ответа. Никаких крайностей. Мне еще нужно было кое-что выведать у этих людей. И тем не менее я не хотел откровенно лгать, когда рядом со мной сидела Жанет. Правда, у меня еще не сложилось определенного мнения. С одной стороны, отвращение. С другой — восхищение.

— Что я могу сказать… конечно, равнодушным не оставляет. Я еще не успел собраться с мыслями.

— Но как вам показалось — сильно, захватывающе? — Зубастая улыбка брата Юстина надвинулась на меня.

— Несомненно, захватывающе. — Стараясь выиграть время, я задал вопрос, который мучил меня на протяжении всего фильма. — А из каскадеров никто не был травмирован?

— Из каскадеров? — Этот вопрос застал брата Юстина врасплох. Он нетерпеливо взглянул на Деккера.

— Вообще-то мы обходились без каскадеров, — ответил Деккер.

Саймон попытался поправить его замечание.

— Кроме сцен с о-о-о…

— Ах, да, — вмешался Деккер. — Кроме тех сцен, где был огонь. Во всех остальных случаях мы просто приглашали статистов, которые были на площадке. Один из наших многих способов экономии.

— Статистов? — Как это непрофессионалы соглашаются так рисковать жизнью, спрашивал я себя.

— Велосипедистов, самокатчиков, мотоциклистов и всяких таких психов — их много ошивается по уикендам в той части пустыни. В Барстоу{312} и вокруг него. Они были счастливы сняться в одном из фильмов Саймона.

— Дай им пару раз затянуться, они тебе хоть в грузовик вмажутся, — с подленькой улыбкой пояснил Сифилис, — У них жопа вместо головы. Помните того идиота, который пробежал через дробилку? — Его спутники в ответ издали вой. — Мы ему сказали, что на другом конце его ждет фунт мериджейн.

Брат Юстин, недовольный тем, что мы уклонились от темы, вернулся к своим вопросам.

— Как вы думаете, этот фильм будет иметь успех?

— Успех? В каком смысле?

— Сможет ли он завоевать более широкую аудиторию для Саймона?

Я постарался, чтобы он не услышал сожаления в моем ответе.

— Да, пожалуй.

— Хорошо. — Это его порадовало, — Понимаете, мы много вложили в его производство. Гораздо больше, чем в другие картины Саймона, которые по замыслу предназначались для ограниченной аудитории. Мы надеемся, что этот фильм…

— Это настоящий прорыв, — заверил его Шарки. — Он пойдет первым экраном — нет вопросов.

У Бобби Сифилиса нашлась глубокая мысль.

— Именно этого и ждал мир. Quid pro quo[40].

Но брата Юстина явно больше интересовало мое мнение. Я попытался напустить на себя профессионально-объективный вид.

— Я, конечно же, не специалист по киномаркетингу, но я бы сказал, что у вас неплохие шансы попасть в некоторые первоэкранные кинотеатры больших городов. Фильм хорошо сделан, да и жанр этот сейчас популярен. Конечно, видимо, потребуется кое-что вырезать…

Саймон ухватился за это слово:

— В-в-в-в…

Я напустил на лицо сочувствующее выражение.

— Там есть несколько эпизодов, которые неприемлемы для среднего зрителя. Нет, сделаны они прекрасно… я хочу сказать — убедительно. Но фильм у вас длинный, так что некоторое сокращение ему не повредит. И потом он очень громкий.

— Чо это он такое говорит? — спросил Трахарь, обращаясь ко всем сразу.

— Он говорит, что фильм слишком громкий, — выкрикнул Сифилис — эта мысль вызвала у него смех.

— Херня это все! — возразил Трахарь, бросив на меня взгляд, полный агрессивного презрения. — Нужно, чтобы ухи закручивались. Мы можем усилить до ста двадцати децибел — легко.

— И чтобы меня не вырезать, — подала голос Давалка.

Она имела в виду эпизод, где исполняла главную роль — жертвы, которую «отпялили» всем племенем. Я смотрел этот эпизод с особенным вниманием. К моему удивлению, сцена не производила тяжелого впечатления главным образом потому, что ни здесь, ни в других частях фильма никто из персонажей не выглядел по-человечески, а значит, не пробуждал сочувствия. Как и все недо-недо, Давалка была похожа на какого-то обезьяноподобного недоумка. И тем не менее сцена с ее участием, на мой взгляд, была первым кандидатом в корзину, хотя бы только потому, что органы совокупления оставались узнаваемо гуманоидными.