Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани) - Виктор Салошенко

Уже через два месяца после падения Хрущева Фёдор Давыдович Кулаков, участвовавший в заговоре явно на вторых ролях, был тем не менее вызван из своей ставропольской вотчины в столицу, в Центральный Комитет на роль «главного агронома» всей страны. Так Кулакову удалось выправить тяжелый вывих, причиненный его государственной карьере четырьмя годами ставропольской «ссылки», и возобновить свою реформаторскую деятельность, где его ждали крупные удачи, неуклонное приближение к власти и, чего еще в тот момент не мог знать Медунов, трагическая смерть…

— Истина существует. Создают только ложь, — неожиданно для Брежнева вслух сказал Медунов, как бы оппонируя своим невидимым противникам.

— Сергей Фёдорович! Всё идет хорошо… расскажи, пожалуйста, как вы с Хрущевым подарили Украине Крым, — рассмеялся Брежнев, явно желая перевести разговор в иную плоскость.

— А что? И расскажу, — приободрился Медунов, польщенный вниманием генсека.

— Неужели никто тогда не возражал против этого? — развернулся к Медунову Брежнев, шутливо насупив брови.

— Еще как возражали. Я, можно сказать, был одним из первых, если не первый, кому Хрущев рассказал об этой своей дури. Хрущев отдыхал в районе Ялты и почти каждое утро звонил мне. Как вы знаете, человек он был компанейский, ему всегда нужны были слушатели или сотрапезники. И вот звонит он мне однажды утром и просит подъехать прямо на пляж, и он сразу с места в карьер: «как я посмотрю, если мы (то есть Хрущев) передарим Крым Украине?»

— А зачем? — спрашиваю я в полном недоумении.

— А затем, чтобы лучше использовать средства, отпускаемые на развитие крымских курортов, — отвечает он. — Правительство дает деньги на эти цели, а они почти все уходят на Кавказ. Мы посчитали, что Крыму достается шиш с маслом. А вот когда Украина будет иметь у себя крымские курорты, она будет относиться к этому делу ответственнее.

Я, как мог, начал возражать. Говорю, что, возможно, дело обстоит именно так, как вы говорите, Никита Сергеевич, но решить его можно более простым путем — целевым назначением определять конкретную крымскую долю в курортном строительстве.

Вопросов по развитию курортов южного берега, действительно, накопилось немало, но передача Крыма Украине их не решит. Говорил я горячо и, как мне казалось, убедительно. Но надо было знать Хрущева (Медунов выразительно посмотрел на Брежнева): чем больше вы ему возражаете, тем более он утверждается в мысли, что надо сделать именно так, как он задумал.

Возвращаюсь к себе и тут же звоню Дмитрию Степановичу Полянскому (он тогда работал первым секретарем Крымского обкома): дескать, так и гак.

— Что за глупость! — восклицает он.

— То, что глупость, я понимаю, — говорю, — но на этом настаивает Никита Сергеевич.

Задумался Дмитрий Степанович, а потом сказал:

— Ладно, я с ним перетолкую.

Знаю, что Полянский с Хрущевым говорил на эту тему не один раз, чем крайне усложнил свои взаимоотношения с украинским руководством, которому очень хотелось иметь в своем распоряжении такой лакомый кусок, как южный берег Крыма…

Брежнев внимательно выслушал рассказ Медунова, произнеся в конце загадочную фразу — то ли утверждение, то ли вопрос:

— А вот и попробуй теперь исправить положение, если сам Громыко не может разобраться?!

Медунов прекрасно знал, что подобные просьбы «рассказать что‑либо» были пробой ума для испытуемого, тестом не только на зрелость, но и на искренность. И он, хорошо зная отношение Брежнева к Хрущеву, без утайки, пользуясь случаем, рассказал всё, как помнил.

15

Повторюсь и в который раз скажу: Медунов многомерен.

Его личность вызывала жгучий интерес, прежде всего средств массовой информации, и в период активной деятельности, и когда он был в отставке, то есть пенсионером. Смею утверждать, что и после ухода из жизни к его яркой и в то же время драматической фигуре будет проявлено не меньшее, а, возможно, еще большее внимание.

С какими мыслями уходил из жизни «хозяин» Кубани, о чем думалось ему, когда он завершал свой многотрудный, наполненный житейскими и политическими страстями путь?

Наверное, это о таких, как он, пророчески писал великий Шекспир:

Кто высоко стоит, тот знает грозыИ, падая, ломается в куски.

А теперь давайте вслушиваемся и возьмем на веру каждое слово Сергея Фёдоровича Медунова. Право, он это заслужил всей своей долгой и по — особому трудной жизнью.

— Я не хочу ни перед кем оправдываться. Но я не сломал ни единой праведной судьбы. Если пересчитать мой трудовой стаж на рабочие часы, он будет минимум в полтора раза больше всей моей жизни, а мне без малого восемьдесят.

Я хочу задать лишь один вопрос нынешним властям: почему вы с такими ссорами делите то, что построили мы? Считаете, что мы делали плохо, постройте лучше. Я первый вам в пояс поклонюсь. Конечно, я человек той системы, многое отдал ей, и меня, как и тысячи таких людей, переделать сложно. Хотя, безусловно, многое сейчас вижу другими глазами. Да и раньше видел, что многое делалось не так, что кризисные явления в стране и партии требовали разрешения. Но разве такими методами, как это сделал Горбачев?

СЕРГЕЙКО

— У этого человека лошадиная работоспособность и характер, что железо.

1

В ряду маститых первых секретарей сельских райкомов партии, «переживших» правление Полянского, Матюшкина, Воробьева, Золотухина, Медунова, Воротникова, Полозкова и оставивших глубокий след в преобразовании вверенной им территории с немалым населением, был Василий Петрович Сергейко, первый секретарь Ленинградского райкома КПСС.

Как‑то Медунов, собрав членов бюро крайкома партии, поставил задачу: «Все в районы, на уборку сахарной свеклы…» Мне «достался» Ленинградский район, крупный производитель сахарной свеклы на Кубани, знаменитый во многом благодаря именно Сергейко.

Первый райкома партии нервно ходил по просторному вестибюлю колхозного Дома культуры, где поздним вечером, практически ночью, собрался районный актив: председатели хозяйств, главные агрономы, бригадиры, механизаторы, в общем, всё и вся, связанные с уборкой, хранением и переработкой свеклы.

На дворе была непогода, почти беспрерывно лил дождь, и сахарная свекла — грязные от прилипшей земли крупные корнеплоды, сваленные в кагаты, огромные напоминающие острые крыши домов кучи — намокала и кое — где начинала портиться. Значительная площадь оставалась еще не убранной. Ситуация была критической: урожай выращен богатырский — по 400 центнеров с гектара — а взять его и сохранить было чрезвычайно сложно.

Я мчался в Лениградку в автомобиле, стараясь не опоздать на чрезвычайный сбор, и под шум густого и затяжного осеннего дождя пытался представить нашу встречу, оценить состояние Сергейко, вообразить размеры разыгравшейся стихии и, самое главное, определиться с собственной ролью в этой непростой ситуации.

По сути дела, мне предстояло, как представителю крайкома партии, принародно учить уму и разуму самого Сергейко, абсолютного знатока сельского хозяйства и крупного организатора, подсказывать пути выхода из критической ситуации, объяснять людям, как действовать, воодушевлять их. Это не первичная комсомольская организация, не районная комсомольская конференция, где я чувствовал бы себя в своей тарелке и где слово первого секретаря крайкома комсомола действительно было весомо. Здесь другая степень ответственности и профессионализма. И, уже подъезжая к Дому культуры, я вдруг испытал робость и понял, что мне не хочется выходить из машины и идти к людям. Я, в самом деле, не знал, как вести себя и что говорить, тем более в присутствии Сергейко.

— Здравствуйте, — деловито и сухо поздоровался Сергейко.

Рука была сильной, ладонь широкая, два пальца, поврежденные травмой, прижаты к ладони. Много раз я пожимал эту руку, встречаясь с Сергейко на активах, совещаниях, партийных пленумах, и всегда обращал внимание на два прижатых к ладони пальца. Однажды мне даже захотелось подражать Сергейко, и я, поджав два пальца, некоторое время подобным образом здоровался с друзьями и знакомыми. Мне казалось, что так необычно, пусть даже это вызвано ранением, травмой, подает руку только оригинальный и сильный человек, не признающий сантиментов.

— Люди собрались, можно начинать, — сказал Сергейко и прошел вперед.

Я шел следом и видел, как тяжело он ступал. Плечи были расправлены, темно — серый просторный пиджак ладно сидел на его основательной крестьянской фигуре, седеющая крупная голова немного была наклонена.

Зал был полон, и даже в проходах стояли люди, многие из них теребили намокшую одежду, пытаясь отлепить её от тела.