Московские Сторожевые - Лариса Романовская

Возиться с чужими неприятностями Марфе не хотелось зверски: у нее и без того на сегодняшний вечер было запланировано много разных дел, как по хозяйству, так и не очень. И церковные тряпки, опять же, надо было отгладить, а то с утра, до прибытия клиентки, можно не успеть.

Амплуа с экипировкой ей в свое время подобрала, разумеется, мама Ира, объяснив, что воцерковленность нынче в моде и что у многих слоев населения (в том числе и у клиентуры) куда больше доверия к блаженненьким и юродивым, чем к психоаналитикам и прочим специалистам. Марфа послушно облачилась в черную макси-юбку и платок небеленого льна, сходила на пару литургий, воскресила в памяти позабытые с гимназических времен ритуалы и честно отыграла перед первой же страдалицей все, что требовалось. Мама Ира, изображавшая на тот момент жаждущую аудиенции толпу, после ухода мирской одобрительно улыбнулась, сказала, что Марфа умничка, и сама побежала в ломбард сдавать оставленное клиенткой обручальное кольцо.

Церковный образ, кстати сказать, оказался на редкость удобным, так что Марфа из него почти не высовывалась, создавая себе в глазах соседей репутацию «малость чокнутой, но вообще хорошей бабы».

Так что теперь, учуяв тревогу, Марфа свернула пальцы левой руки в двойной кукиш, а правой начала вершить неистовые крестные знамения. Принюхиваться и искать источник тревожной вони ей это, разумеется, не мешало.

Плохое шло из родного подъезда, с самого верха. Марфа судорожно, как в блистер с нужными таблетками, вцепилась в мобильник, услышала Анюткино недовольное: «Мама, перестань нервничать и лучше сама смотри по сторонам», — выдохнула, снова перекрестилась и начала медленно подниматься по лестнице на свой последний этаж. Шут его знает, на какой лестничной площадке беда, но в лифте угадывать сложнее, легче уж самой, ножками, все проверить и отсмотреть.

В районе десятого примерно этажа тревогой завоняло так, что Марфа не выдержала, замотала лицо краем оренбургского платка, прекрасно понимая, что от неминуемой работы такая уловка не спасет. Снова взялась за мобильный телефон, но у Иры аппарат был вне зоны действия. Жалко, конечно, потому как со вчерашнего утра не говорили, но… Да и чего бы Марфа ей сказала? «Ирочка, что-то мне тревожно?» Понятно, что мама Ира ее обругает и успокоит — одной фразой, наотмашь. Но ведь неудобно… У мамы Иры полно своих забот, у нее был тяжелый день. Она, в конце концов, на мирской работе выматывается так, что… К тому же сейчас, когда Ростинька, паразит, уехал и слова не сказал, Иру саму хотелось утешать и беречь. Она, конечно, не разрешала, отмахивалась от жалостливой Марфы с ее дурацкими причитаниями. Получалось очень неловко. Так что Марфа подержала серебристое тельце телефона в ладони, убрала его обратно в карман и разочарованно поплелась вверх, навстречу неведомой вонючке.

Персональное Марфино несчастье сидело на балконных перилах между шестнадцатым и семнадцатым этажами и вид имело затрапезный и очень женственный. Марфа чуть отступила назад, мягко прислонилась к дверному косяку, пропуская на общественную лоджию свет с лестницы, и начала мысленно вписывать объект в протокольные бумаги.

Пол — женский. Возраст средне-молодой, двадцать — двадцать пять лет, рост метр шестьдесят — метр шестьдесят пять, телосложение худощавое, волосы русые, внешность славянская, особые приметы отсутствуют, ярко выраженного состояния алкогольного опьянения не наблюдается, суицидальные наклонности оценены на десять по двенадцатибальной шкале Сычевой и Зиммера, на момент обнаружения (23.00–23.10 15 декабря 2008 года) объект находился на перилах балкона между этажами (расстояние до земли… Сколько же тут метров-то? А холера его знает…) дома по адресу: Москва, улица академика Ко…

К плотному запаху тревоги теперь круто примешивался спиртной дух. Даже не водка, а уж совсем какой-то шмурдяк, чуть ли не этиловый спирт в неразбавленном виде. Марфа подумала, что стоит прямо сейчас выронить у девчонки откупоренную, но не распробованную бутылку, вписать себе лишнее благодеяние, а уже потом разбираться с остальными проблемами, но тут объект зашевелился и начал перекидывать вторую ногу наружу.

— А почему с высоты, а не через петлю? — поинтересовалась Марфа, придерживая мысленное продолжение: «И какого лешего ты именно на моем участке завелась?»

Девка не стала вздрагивать, но притормозила. Лягнула воздух тупоносым грубым башмачком и вцепилась свободной рукой в заледенелые гипсовые перила. Руки у нее, что удивительно, были в перчатках — неужели не боится, что из шерстяной ткани выскользнет бутылка?

— Господи, ну вам-то какая разница? Шла бы ты… куда идешь.

Марфа неодобрительно покачала головой и начала медленно креститься, подбирая подобающие штатной ситуации слова. Работать с суицидниками она не сильно любила, но премировали за них вполне порядочно, а вот при летальном исходе штрафовали по Несоответствию только так. Пришлось растолковывать неразумной мирской банальные истины. Тем более что первая фраза легла на девчонку хорошо, вызвала слабое удивление, хотя Марфа ни про какой психологический эффект не думала, а просто брякнула со злости то, что вертелось на языке. Потому что впереди тесто, стирка, глажка и семена, а тут эта дуреха со своей несчастной любовью.

— Детонька моя, это грех, очень большой. Ты там будешь мучиться, а здесь близкие с ума сходить. Себя не жалко, но о них ты…

— Ой, ну вот об этом только не надо, а? — Суицидница презрительно скривилась, всматриваясь в Марфин пуховый платок и струящуюся юбку. — Ну идите уже, а? Что вы мне тут мораль читаете?

Впрочем, в интонациях юной кретинки как-то поубавилось звонкой злости и появилась дремучая тоска, пахнущая уныло и непроходяще — как давно не стиранное постельное белье, засаленные волосы или загостившийся в холодильнике рыбный суп недельной давности.

— Детонька, так, может, тебе меня Господь послал… — сладко заскулила Марфа. — Ты мне никто, я тебе никто, а грех на душу брать не хочется…

Вот это точно — ни выговор от Конторы, ни штраф за провороненную гибель по несчастной любви Марфу абсолютно не грели. Пришлось напрягаться и вспоминать основы ситуативных переговоров. Ну и всматриваться в девчонку — насколько уж позволял жидкий лестничный свет.

В первом приближении плескались две убогонькие мысли. Первая: «Ну, Славик, ну, сволочь, что ж я из-за тебя уродоваться-то должна всю жизнь?» Вторая мысль была потяжелее. Осклизлая и унылая: «А вот как чебурахнусь сейчас отсюда, так все и кончится. Господи, как же оно мне надоело».

Мысль была знакомой дочерна, как какой-нибудь предмет, постоянно мелькавший перед Марфиными глазами в одной из прошлых жизней. Но Марфу-Маргариту из точно такой же серой слизи в свое время выдернули двенадцать ровненьких, беленьких, кругленьких таблеток, которые ей чуть ли не с ладони скормила Ирочка. А эта мирская пустельга выбрала себе какую-то совсем уж неуютную и некрасивую смерть.