Ангел-мечтатель (СИ) - Буря Ирина

Глава 10.14

Татьянино сознание, наоборот, работало, как часы. Когда бы я ни заглянул в него, мне являлись — в строгой последовательности и через равные промежутки времени — уже отредактированные мной образы, о которых я и намеревался доложить нашему главе.

Вскоре к ним, впрочем, добавился ещё один мысленный поток — Татьяна начала скрупулёзно и методично «зачитывать» сканеру отчёты хранителей и карателей по наблюдению за ангельскими потомками. Эту информацию я передал немедленно — Гению.

Параллельно я оттранслировал нашему главе сцену муштры подкидыша карающим мечом. И — по давно уже заслужившему доверие наитию — продублировал её на сканер. Нашему главе она подтвердит правоту моих слов о крайне напряжённой атмосфере в сводном отделе — о которой не мешает узнать и боссам претендента на роль местного Наполеона. Какова бы ни была их реакция, она пойдёт мне на пользу: если карающий меч приструнят, последующие кадры витающей в воздухе агрессии режиссировать буду я, если же нет — можно считать доказанным факт, что для него типовой контракт дополнили разделом «Исключительные полномочия». О чём я тоже намеревался доложить нашему главе.

Но до визита к нему было ещё далеко, а делать мне больше было нечего. Я начал искоса поглядывать на сканер подкидыша — судя по резким, ядовито-ярким линиям на нём, мой сигнал о произволе карающего меча только что подкрепился жалобой на него. Теперь-то уж точно не удастся моё донесение под сукно положить, усмехнулся я. Но больше ничего интересного на экране подкидыша не обнаружилось.

От скуки я подбросил карающему мечу и бывшему хранителю идею, как создать фильтры. Я предложил им модифицировать их блоки — чтобы они не заметили резкого снижения интенсивной мысленной деятельности в сознании друг друга, если вдруг им вменили обязанность и туда заглядывать.

Отреагировали они на подсказку в своей типичной манере не видеть дальше собственного носа. Карающий меч — вместо узко-направленного луча фонарика в характерном мраке его сознания — навешал там гроздь светильников. Которые не только выхватывали из темноты нужный объект, но и подсвечивали окружающие. И в которых он, естественно, тут же запутался.

Бывшему хранителю я посоветовал сделать прозрачной одну полосу бешено крутящейся карусели его блока из кубических картин. И ничуть не удивился, когда эта полоса тут же поплыла по стенке его карусели, извиваясь совершенно непредсказуемым образом.

Я велел им упражняться до установления полного контроля над «фильтрами». Забавно было наблюдать, как они пыхтят и пыжатся, пока я — полностью отпустив их мысли — снова постепенно, шаг за шагом, сжимал их.

Карающему мечу я всю его иллюминацию на доклады его бывших подчинённых направил, так что, даже если он ошибался, только допустимые для сканера мысли высвечивались.

У носителя броуновского движения установить корреляцию между извивами прозрачной полосы и метаниями мыслей не смог бы даже Гений, получивший в подчинение весь отдел светлых аналитиков. Пришлось полностью сжимать его блок вместе со всем его содержимым. Причём резко — до ширины той самой полосы — и быстро — сразу после ежедневной утренней разминки и до того, как он подойдёт к сканеру. Чтобы последний из образовавшейся пустоты смог выудить только свеже поступающие от хранителей данные.

Этим решением я был особенно доволен — удалось даже ликвидировать подозрительный, но неизбежный, как мне сначала показалось, «белый шум».

Конец как всем моим развлечениям, так и скуке пришёл через два дня. Хлынула информация от моей дочери с юным мыслителем.

Для её пересылки Гению мне даже пришлось выделить отдельную часть сознания — одних только сообщений со свёрнутыми материалами я получал несколько в день.

Каждое их них требовалось развернуть — я сомневался, что Гений сможет сделать это сам, а о том, чтобы просить мою дочь проконсультироваться по этому поводу с её опекуном, не могло быть и речи — и изображать потом полную погруженность во взаимодействие со сканером. В крайне неудобной позе: навалившись грудью на стол, со сложенными на нем — и прикрывающими телефон — руками.

Я методично пробегал глазами одну открываемую характеристику за другой, не вчитываясь и не вдумываясь в них — это была задача Гения. После каждой порции он благодарил меня, давая знак, что мои послания получены, но коротко — без вопросов и комментариев. Возможно, он уже находился слишком далеко или даже приступил наконец к переговорам с высшей властью светлых. Как бы то ни было, меня это вполне устраивало — в отличие от периодических проверок фильтра Татьяны, наблюдений за остальными присутствующими и трансляций нашему главе их перепалок, моя линия связи с Гением и так работала практически безостановочно.

Я вспомнил, как пошутил однажды, когда моя дочь с юным мыслителем — узнав о своей двойственной природе — загорелись идеей разыскать всех себе подобных.

— А жизни-то хватит? — подначил я её тогда.

— Всех! — решительно отрезала она даже без тени своей обычной обезоруживающей улыбки.

Сейчас я получил возможность убедиться, что она — как и следовало ожидать от моей дочери — шла всё это время к поставленной цели не только без малейших колебаний, но и с полной самоотдачей. Более того, с каждым новым сообщением от них у меня крепла уверенность, что и юный мыслитель занялся обработкой собранной ими базы отнюдь не только в последнее время.

Что ставило под вопрос заявление моей дочери о том, что они уделяют этой обработке исключительно время свободного посещения занятий.

Я задал ей прямой вопрос об учебе в свое ближайшее посещение нашей цитадели — она отмахнулась от него, как от сущей чепухи.

— Да ничего мы не забросили! — затараторила она раздраженной скороговоркой. — Модули все сдали и уже договорились, что прямо на зачеты и экзамены придем. Чтобы одногруппники не бесились.

— Что случилось? — удивился я — до сих пор моей дочери всегда удавалось поддерживать самые любезные отношения со всем своим окружением.

— Игорь, когда отвечает, всегда больше рассказывает, чем преподаватели давали, — пояснила она с явно различимой гордостью в голосе. — И они потом только с ним и говорят. Вместо того, чтобы других опрашивать. А у тех потом оценок нет, и они на него прямо волком смотрят.

Я задумался. Это моя дочь всегда с легкостью избегала конфликтов, происходящих из типичных для человеческого общества зависти и ревности — но не юный мыслитель. Его постоянная отрешенность, которая со стороны даже мне когда-то казалась беспредельной и беспочвенной заносчивостью, никогда не вызывала к нему особой симпатии.

Раньше это компенсировалось неизменным расположением окружающих их людей к моей дочери, распространявшемся и на него — сейчас, похоже, она с головой ушла в поддержку его новых обязанностей, и ее постепенно затягивало в следующую за ним повсюду атмосферу неприязни.

С одной стороны, я приветствовал ее верность данному мне слову о сокращении земных контактов, с другой — кому, как не мне, было знать, на что способна человеческая неприязнь …

Собственно говоря, знать о ней было положено и карающему мечу.

О которой он сам громогласно заявлял еще после совещания у Гения.

Я принялся ломать себе голову — ту ее часть, которая освобождалась в перерывах между трансляциями нашему главе — над тем, как спросить у великого карателя, выделена ли юному мыслителю охрана, не выдав при этом источник своего беспокойства.

Помогла мне, как ни странно, другая проблема, которая начала уже вызывать у меня серьезное беспокойство — даже свернутые сообщения от моей дочери разряжали телефон куда быстрее, чем я предполагал.

Ситуация казалась безвыходной. На земле у меня не осталось ни одного надежного контакта, кроме моей дочери, а у нее не было ни малейшей возможности передать мне зарядку. У карающего меча известие о столь скорой надобности в ней могло вызвать ненужные вопросы. Мысль об обращении за содействием к нашему главе вообще исключалась из рассмотрения. Так же, впрочем, как и перспектива остаться без связи с моей дочерью.