Поймать хамелеона (СИ) - Юлия Цыпленкова

Сыскать ее так и не смогли. Ни ее, ни Цыгана, ни белобрысого, ни Мефодия Парамоновича. Будто и не существовало их никогда. Но, вы же знаете, петербургский сыск легко не сдается, продолжаем искать.

— За удачу в вашем деле, — Котов поднял стакан с коньяком.

— За удачу, — согласился Рыкин.

Они выпили, а вскоре вернулся Михаил Воронецкий, уже переодетый в чистый выглаженный костюм, даже приятно пах одеколоном. От недавнего его положения узника не осталось и следа, разве что кроме осадка в душе и памяти.

Мужчины еще недолго поговорили, но уже о всякой пустой чепухе, а затем отправились к Федору Гавриловичу, где должна была изнывать от неизвестности младшая Воронецкая. Сан Саныч, поручив Михаила заботам друга, отбыл на службу, так что на Васильевский остров отправились только двое.

Пока ехали в пролетке, оба молчали. Говорить было попросту не о чем. Между мужчинами не было ни дружбы, ни давнего знакомства. Пускаться в пустословие о погоде и прелестях столицы не хотелось. К тому же между ними повисли еще невысказанные слова, волновавшие обоих, но по-разному. Впрочем, Олега больше волновала беседа с Глашенькой, потому что объясниться было необходимо, и что она ответит, пока предсказать было невозможно.

И когда они вышли у дома Ковальчука, и пролетка отъехала, Михаил молчать дальше не стал, пользуясь моментом, пока они были одни.

— Олег Иванович, — произнес Воронецкий, — я благодарен вам за заботу о моей сестре, но хочу услышать, что было между вами с Глашей, пока вы оставались наедине. Не поймите меня превратно, но я должен знать. И прошу быть со мной откровенным. Я помню, каким взглядом вы смотрели на мою сестру в театре и после, потому полагаю, что она произвела на вас впечатление, однако…

— Остановитесь, Михаил Алексеевич, — подняв руку, ответил розыскник. — Если вы подозреваете дурное, то лучше молчите, дабы не оскорбить меня, вашу сестру и моего отношения к ней. Между нами не было ничего, что могло бы навредить ее чести и доброму имени. Я люблю Глафиру Алексеевну, однако не имею намерения ни предлагать, ни склонять ее к чему-то постыдному и недопустимому.

— Чего же вы желаете? Какие у вас намерения в отношении моей сестры? — спросил Михаил прямо. — Я хочу это знать, потому что заметил, что и Глаша вами заинтересована.

Олег на миг отвел взгляд, коротко вздохнул и ответил:

— Мне бы хотелось сказать вам так же прямо, как вы спрашиваете меня, но ситуация моя несколько осложнена обстоятельствами…

— У вас есть невеста? Вы обручены?

— Нет, — Котов усмехнулся, — ни невесты, ни тем более жены у меня нет. Я свободный мужчина, эти обстоятельства иного рода. И прежде, чем я дам ответ на ваш вопрос, мне сначала хотелось бы объясниться с вашей сестрицей. Если Глафира Алексеевна примет то, что я хочу ей сказать, тогда смогу дать ответ о моих намерениях. И, что бы вы ни надумали обо мне дурного, повторяю: в моих намерениях нет ничего, что могло бы скомпрометировать или опозорить Глафиру Алексеевну.

— Почему же не можете сказать мне, ее брату?

— Потому что не могу. Дело в тех самых обстоятельствах, которые сковывают меня и не позволяют быть хозяином своей судьбе.

— Мне это всё вовсе не нравится, милостивый государь, — прохладно ответил Михаил. — Идемте. Я желаю видеть сестру и не желаю наблюдать, как вы виляете. Благородный человек всегда сможет ответить прямо на прямой вопрос.

— Я — благородный человек, Михаил Алексеевич, — также прохладно произнес розыскник. — Я был с вами откровенен. В ином случае, я мог бы заверить вас во всем, что вы хотите услышать, а поступить так, как позволит совесть. Впрочем, у людей такого склада совести нет. У меня она имеется, и потому я сказал, как обстоит дело. Прошу, — и он указал на парадный вход в дом Федора Гавриловича.

Воронецкий смерил мага пристальным взглядом, после развернулся и направился к двери. Он был раздражен, и Олег это понимал, но лгать и заискивать, чтобы родственник любимой женщины был настроен к нему более лояльно, не намеревался. Котов был честным человеком, и если того не требовали обстоятельства, связанные с его службой, врать не любил.

Мужчины в молчании поднялись до квартиры доктора Ковальчука, позвонились, а затем, натянув на лица одинаково благожелательные выражения, вошли, когда им открыла горничная. Она проводила помещика и мага до гостиной, где сейчас находилось всё семейство Федора Гавриловича с их гостьей, и едва Михаил и Олег шагнули на порог, Глашенька, охнув, бросилась к брату.

— Миша! Мишенька!

— Сестрица! — воскликнул в ответ Воронецкий и поймал ее в объятья.

Глашенька обняла брата за шею, зажмурилась, что есть сил, после обхватила его голову ладонями и покрыла лицо быстрыми поцелуями.

— Глаша, — с толикой смущения произнес Михаил, — опомнись, мы не одни. Это нехорошо…

— Я так волновалась, братец, так переживала, — не слушая его, щебетала девушка. — Прости меня, Мишенька, прости, — она вновь обняла его. — Это всё из-за меня, прости…

Брат, сжав девушке плечи, отстранился и заглянул в глаза:

— Зачем ты молчала? Почему не призналась, чему стала свидетелем? Глупая, жила одна со своим страхом, не разделила, не доверила, измучила меня. Разве же мы не одной крови? Разве бы стал бранить тебя?

— Кхм, — кашлянул Олег, останавливая родственников.

Глашеньке особо нечего было сказать брату на его вопросы, только снова рассориться, чтобы избежать дальнейших расспросов. Ей нужно было время, чтобы найти более убедительные ответы, чем она дала Рыкину и Ковальчуку, или хотя бы подготовиться, чтобы отстаивать свою позицию. Сейчас появление брата было слишком неожиданным, и барышня оказалась обнажена в своих чувствах. Котов хотел ей помочь.

И девушка воспользовалась возникшей заминкой. Она короткое мгновение рассматривала розыскника придирчивым взглядом, затем улыбнулась ему и произнесла:

— Простите, Олег Иванович, я не поздоровалась с вами. Доброго дня.

— Доброго дня, Глафира Алексеевна, — с улыбкой ответил маг, любуясь легким румянцем на щеках барышни. — Вы чудесно выглядите.

— Благодарю, — она вновь улыбнулась и, взяв брата за руку, повела его к Ковальчукам. — Так неловко вышло, простите нас…

Котов прошел к окну, встал там и в разговор не вмешивался, просто наблюдал со стороны. Наконец-то можно было расслабиться и не думать ни о хамелеоне, ни о магине-нелегалке, ни о ее псевдоучениках, ни даже просто о мистиках. Зато можно было просто стоять и любоваться на течение жизни обычных людей с их обычными страстями, а еще на девушку, которая столь стремительно заняла мысли и раскрасила жизнь одним своим существованием. Да, старшему розыскнику из иного мира в эту минуту на душе было спокойно.

* *