Собрание сочинений. В 4-х т. Том 1. В дебрях Индии - Луи Жаколио

В эту минуту Барбассон открыл дверь.

— Парус! — сказал он. — Я думаю, это «Диана», которая, порядком помотав «Королеву Викторию», преспокойно посеяла ее по дороге и бежит теперь на всех парах в Гоа.

Все поспешили на мостик, чтобы удостовериться в этом. Да, это была «Диана», которая виднелась вдали на севере и со своими белыми парусами казалась огромным альбатросом, несущимся над волнами.

— Держитесь ближе к берегу, Барбассон! — сказал Сердар. — Мы высадим сэра Уильяма в Джафне.

— А! — отвечал провансалец, кланяясь губернатору. — Вы лишаете нас своего присутствия?

— Я очень тронут выражением такого сожаления, — отвечал ему в тон сэр Уильям.

Сердар удалился со своими друзьями… Барбассон подошел к англичанину и, глядя на него в упор, сказал:

— Смотрите прямо на меня! Вы посмеялись над всеми здесь, но есть человек, которого вам не удалось провести, и это я! — и он ударил себя в грудь. — Если бы это зависело от меня, вы бы еще два часа тому назад танцевали шотландскую джигу у меня на реях. — И он повернулся к нему спиной.

— Попадись только мне на Цейлоне!.. — мрачно пробормотал сэр Уильям.

Спасен! Он был спасен! Негодяй не мог верить своему счастью; но как хорошо играл он свою роль… сожаление, угрызения совести, нежность, слезы, все было там… Он отправился к себе в каюту, чтобы на свободе предаться радости, овладевшей всем его существом; он сел на край койки, скрестил руки и, склонив голову, предался размышлениям… Никогда еще не подвергался он такой опасности! Приходилось играть вовсю… малейшая неосторожность, и он погиб… Как ловко затронул он чувствительную струну! И как кстати открылось это родство, о котором он не знал… Так сидел он и размышлял, а глаза его и голова все более и более тяжелели… Он очень устал после ночи, проведенной в клетке для пантер, и мало-помалу склонился на койку и заснул.

Провансалец не терял из виду ни одного его движения и все ходил взад и вперед мимо полуоткрытой каюты, как это делают вахтенные офицеры, которые пользуются часами службы, чтобы прогуляться, приучая слух сэра Уильяма к равномерному звуку своих шагов. Последнему не могло прийти в голову никакое подозрение, потому что он занимал единственную каюту на палубе маленькой яхты. Барбассон был себе на уме! Отличаясь необыкновенно изворотливым умом, как это мы не раз уже видели, он в ту минуту, когда сэр Уильямс горячо клялся, что не похищал признания Бёрнса, заметил один из тех инстинктивных жестов, в которых сознательная воля не принимает никакого участия. Психолог на свой манер, Барбассон старался доискаться причины такого бессознательного движения сэра Уильяма и занялся целым рядом своеобразных выводов одного из тех «maistres en revasseries»,[26] которых Рабле называет «des asttracteurs de quintessence».[27] Он также пытался найти квинтэссенцию мысли, управлявшей рукой сэра Уильяма, и задал себе вопрос, не находилось ли признание, о котором говорил Сердар, в бумажнике самого губернатора.

— Бумаги такого рода, — говорил он себе, — не доверяют мебели, которую можно взломать или которая может сгореть. К тому же это такого рода вещи, что их уничтожают рано или поздно, и с этой целью их держат при себе, вследствие чего они забываются, долго залеживаются в карманах. У меня и до сих пор торчит в кармане старого пальто письмо Барбассона-отца, в котором он на мою просьбу о деньгах отвечает мне проклятием, а это было лет четырнадцать тому назад…

В ту минуту, когда сэр Уильям заснул, поддаваясь страшной усталости, ловкая рука осторожно вытащила из его кармана кожаный бумажник такой величины, что он нисколько не мог затруднить того, кто его носил. Это была рука Барбассона; поддаваясь непреодолимому желанию проверить свои психологические умозаключения, он решил прибегнуть для этого к некоторому опыту. В бумажнике находилось одно только письмо, написанное по-английски; Барбассон не знал этого языка, но он увидел имя Фредерика де Монмор-Монморена, повторенное несколько раз рядом с именем сэра Уильяма. С волнением пробежал он последние строчки… там оказалась подпись: полковник Бёрнс.

Провансальцу этого было достаточно; он заглушил крик радости, сложил письмо и спрятал его в карман, а бумажник положил обратно туда, откуда взял; затем он продолжал свою прогулку, потирая руки от удовольствия, к которому не примешивалось ни малейших угрызений совести… Не взял ли он украденный предмет просто-напросто для того, чтобы возвратить его законному владельцу? Он колебался минуту, не зная, что ему предпринять: не воспользоваться ли своим открытием, чтобы заставить Сердара прибегнуть к крутым мерам? Напрасный труд; последний никогда не согласится отправить зятя своей сестры качаться в десяти футах от земли… Что касается того, чтобы оставить его пленником, нечего было и думать… Ну что с ним делать по приезде в Гоа? Посадить в клетку и отвезти в Нухурмур? Нет, Сердар не сделает этого, родство спасало негодяя. Да, наконец, не у него ли, у Барбассона, это оправдание, которого добивались в течение двадцати лет; нет, он лучше отправит Уильяма Брауна искать другое место, где его повесят, и Сердар будет ему благодарен за то, что он избавил его от новой мучительной сцены и от необходимости принять последнее решение. И он предпочел предоставить событиям идти своим порядком.

Приближалась полночь; маленькая яхта бежала по направлению к земле; вдали виднелся уже маяк и огни дамбы Джафны. Барбассон разбудил Сердара и его друзей, и все вышли на мостик; затем он отправился к сэру Уильяму и обратился к нему тем же шутливым тоном, каким обычно говорил с ним:

— Ваше превосходительство прибыли к месту своего назначения.

— Благодарю, господин герцог, — отвечал англичанин тем же тоном. — Верьте мне, я никогда не забуду тех кратких минут, которые я провел на вашем судне.

— Ба! — отвечал Барбассон, — людская благодарность — такая редкая вещь!.. Только позже ваше превосходительство поймет всю важность услуги, которую я ему оказываю сегодня!

Яхта входила на рейд, и он быстро крикнул:

— Слушай! Спусти лодку! Готовься! Руль направо! Стоп!

Все приказания исполнялись с поразительной точностью, и «Раджа», сделав полукруг, сразу остановился по направлению руля, который поставил судно кормой к берегу, чтобы оно было готово немедленно двинуться в открытое море. Яхта остановилась в двадцати метрах от берега; в десять секунд была спущена лодка, и Барбассон, пожелавший сам доставить на берег благородного лорда, сказал ему, отвесив глубокий поклон:

— Лодка вашего превосходительства готова!

— Не забудьте моих слов, Сердар, — сказал сэр Уильям, — через два дня… У Ковинда-Шетти.