Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

И он исчез. Я заметила, что он был весь в поту, несмотря на жестокий холод.

Мы отправились, и мой деверь поехал с нами. Высадив мать мою на улице Сен-Круа, мы поехали в Тюильри. Первый консул уже возвратился из Оперы, и внешне все выглядело так спокойно, будто не случилось ничего; но в гостиной обнаружили мы совсем иное. Тут находились все высшие чиновники: министры, консулы, комендант Парижа, генерал Мортье, начальник дивизии, и проч. До тех пор Первый консул показывал какое-то равнодушие ко всем покушениям на его жизнь, но в этот раз он был неумолим, и более чем справедливо. Госпожа Бонапарт казалась убитой: она беспрестанно плакала. Кроме того что Первый консул едва избежал опасности, она сама чуть не стала жертвой.

Вот как Жозефина спаслась от взрыва.

Она хотела садиться в карету, когда Рапп, обычно не замечавший гармонии цветов в нарядах женщин, сказал, что шаль госпожи Бонапарт не идет к ее платью и к драгоценностям, которые его украшали. Известно, как она дорожила нарядом и особенно согласием всех частей его. Госпожа Бонапарт вышла из кареты, поднялась на восемь или десять ступенек по лестнице павильона Флоры и исправила свою ошибку. Все это заняло минуты три; но карета ее уже отстала от кареты Первого консула, за которой она должна была ехать. Эта задержка спасла ее: взрыв произошел, когда карета госпожи Бонапарт въезжала на площадь Карусель. Стекла кареты разлетелись вдребезги, и осколки засыпали шею и плечи Гортензии, сидевшей впереди; шаль не могла защитить ее от мелких порезов.

Я не в состоянии сполна выразить, какое впечатление произвело на всю Францию это злодейство. Бонапарт обязан ему: оно показало, что он может всего требовать от народа, который любит его до такой степени. Я видела, и они все еще у меня перед глазами, рапорты военной полиции, которые всякий день приносили к Жюно. Их составляли не для показа, я читала их, и Жюно сам часто вырывал их у меня из рук. Я видела доказательства привязанности и любви народа к Наполеону, и он виновен, употребив такие чувства во зло.

Вот одна из неизвестных подробностей об адской машине. Известно, что бочку с картечью и порохом положили на дрянную тележку, в которую была запряжена кобыла: приметы последней много способствовали обнаружению убийц. Ее поставили так, чтобы она мешала проезду, и пока конные стражники ее отгоняли бы, произошел бы взрыв. Говорили, что Первого консула спасла скорость, с какой ехала карета, но вот истинная причина, и она еще больше случайна. Конные егеря, сопровождавшие Бонапарта, ехали впереди и позади его кареты; один из передних заметил, что какая-то тележка заслонила дорогу, и закричал кучеру, чтобы тот посторонился. Не обнаружив никакого кучера, егерь сам изо всех сил ударил саблей плашмя по спине бедного животного, которое тогда сдвинулось на три или четыре шага: узел на шпагате ослабел, клапан стал пропускать воздух, что и вызвало взрыв. Это мгновение почти неопределимое; однако в продолжение его Первый консул успел свернуть на улицу Мальты и оттуда на улицу Ришелье. Лошадь убило, но нисколько не обезобразило, так что приметы ее описали и саму выставили в префектуре полиции, чтобы ее могли признать и, может быть, выяснить, кому она принадлежала. Судьба всего, что замешано в этих событиях, любопытна, и потому я опишу, какова была знаменитая кобыла. Если захотят вспомнить этот случай из жизни Наполеона, то небесполезны будут приметы лошади, которая несла на себе его смерть. Это была упряжная кобыла, гнедая, с редкой гривой, широким хвостом и лисьим носом, поджарая, с белыми пятнами на лбу и на боках, старая, четырех футов и шести дюймов росту, вообще хорошо сохранившаяся.

Взрыв оказался настолько мощным, что обломок колеса и один из железных обручей с бочки были отброшены за особняк д’Эльбеф: они перелетели через всю улицу Мальты и не были остановлены высотою дома. Можно судить о силе удара! Многих из жителей улиц Сен-Никез и Мальты погубило любопытство. Госпожа Леже, хозяйка кафе «Аполло» на углу улицы, услышав топот лошадей, поспешила выйти из-за прилавка к дверям взглянуть на Первого консула, что делала всякий раз, когда он ехал в театр или в оперу. Несчастная встала в дверях, и куском котла ей оторвало обе груди: он летел наискось и изуродовал ее. Она умерла не тотчас, но не прожила и трех дней. В том же кафе один служитель был убит, другой ранен.

Впрочем, число жертв несколько преувеличивали. Мне кажется, я обладаю самыми верными сведениями и могу доказать, что в тот день погибло не больше девяти человек. После число умерших возросло до тридцати. Конечно, это очень много, но все же менее ужасно, нежели когда мы должны были бы оплакивать гибель двух тысяч человек; а это непременно случилось бы, разреши часовой поставить тележку у дверей Оперы.

Может быть, никогда не было так любопытно наблюдать Наполеона, как после этого случая. Я глядела на него со вниманием, которое удваивалось от того, что слышала я с другой стороны. Пусть говорили, что я пристрастна к нему: нет, напротив, я умела отдавать должное каждому. Моя ли вина, что в такие минуты он увлекал всякого на свою сторону?

Все власти, все сословия явились с поздравлениями к Первому консулу и просили у него, как милости, большей заботы о собственной его безопасности.

Самый замечательный адрес был поднесен парижанами. Этот несчастный город имел особые причины убеждать Первого консула оставаться деятельным: он видел, что может стать жертвой немногих низких злодеев, которых не заботило, что для исполнения своего преступления нужно погубить тысячи невинных граждан.

На другой день, 4 нивоза, Париж проснулся в страшной тревоге. Уже вчера узнали всю гнусность заговора, но только утром подробности стали известны всем, и негодование сделалось общим.

Возвратившись домой вечером третьего дня, я узнала, какой опасности подвергался Жюно. Выйдя от военного министра, он велел везти себя в Оперу; тогда военное министерство располагалось на Лилльской улице, в особняке д’Авре. Проезжая под аркой на площади Карусель, Жюно думал, что еще только семь часов, что Первый консул еще не отправлялся в Оперу и можно заехать в Тюильри поблагодарить его хоть одним словом за благосклонность, в которой Первый консул уверил его через Бертье. Жюно дернул за шнурок. У нас тогда были прекраснейшие, лучшие лошади в Париже: Жюно купил их перед свадьбой, и четверка стоила ему десять тысяч франков. И в самом деле, они были удивительны: молодые,