Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Она молча согласилась с признанием себя автором «Джейн Эйр», поскольку находила теперь некоторые преимущества в отказе от псевдонима. Одним из следствий этого было знакомство с мисс Мартино256. Шарлотта отправила ей только что вышедший из печати роман в сопровождении любопытной записки: Каррер Белл дарил мисс Мартино экземпляр «Шерли» в знак благодарности за удовольствие, полученное от ее сочинений, особенно «Оленьего ручья»257, который, по его мнению, представляет собой – и т. д. В ответном письме мисс Мартино поблагодарила за письмо и экземпляр романа – на конверте был указан адрес ее друзей. И когда неделю или две спустя мисс Бронте поняла, насколько близко от дома мистера Смита живет ее корреспондентка, она послала мисс Мартино, от лица Каррера Белла, предложение посетить ее. Было назначено время – воскресенье (десятого числа258) в шесть вечера. Друзья мисс Мартино пригласили неизвестного им Каррера Белла на ранний чай. Они не знали, кто носит это имя, мужчина или женщина, и строили догадки о поле, возрасте и внешности будущего гостя. Мисс Мартино выразила свое мнение довольно ясно, начав ответ на упомянутое выше послание, подписанное мужским именем, со слова «сударыня». Однако адрес на конверте гласил: «Карреру Беллу, эсквайру». После каждого звонка собравшиеся дружно оборачивались к двери. Вошел некто незнакомый (джентльмен, я полагаю), и на секунду все решили, что это и есть Каррер Белл и что он и вправду «эсквайр». Он побыл совсем недолго и ушел. Раздался еще один звонок.

Объявили о приходе мисс Бронте. Вошла молодая дама, совсем детского роста и телосложения259, в глубоком трауре, опрятная, как квакер. У нее были прекрасные прямые каштановые волосы и ясные глаза, полные мысли. Лицо выдавало волнение, однако и привычку владеть собой.

Войдя, она остановилась в нерешительности, увидев, что в комнате собралось человек пять, а затем направилась прямиком к мисс Мартино, которую интуитивно выделила из всех. Вскоре все оценили открытость, добрые чувства и хорошие манеры мисс Бронте, и она стала едва ли не членом семьи для собравшихся в этом доме за чайным столом. Перед уходом она рассказала в присущей ей простой и трогательной манере о своем горе и одиночестве. Все это положило начало дружбы мисс Бронте с мисс Мартино.

Вечером накануне отъезда Шарлотты из Лондона мистер Смит решил пригласить на ужин нескольких джентльменов, чтобы познакомить их с Шарлоттой, – это было решено после долгих уговоров и при условии, что ей не нужно будет специально им представляться. По существующим правилам ей следовало занять место в конце стола возле хозяина дома, остальные места были распределены соответственно. Однако, войдя в столовую, Шарлотта быстро прошла к стулу, стоявшему возле хозяйки, и села. Ей хотелось как бы спрятаться возле кого-нибудь, кто был одного с ней пола. Она поступила так по той же причине, по которой женщины ищут защиты во всех ситуациях, когда моральный долг не заставляет их утверждать свою независимость. Об этом она писала в одном из писем:

Миссис *** считает, что я веду себя очень скованно, когда окружена незнакомыми людьми. Она не сводит с меня глаз. Мне нравится это наблюдение: благодаря ему я нахожусь как бы под охраной.

Об описанном выше ужине Шарлотта рассказала своей знакомой по брюссельской школе (дружба возобновилась после этого посещения Лондона)260.

После того как я тебя покинула, вечер прошел лучше, чем я ожидала. Благодаря основательному ланчу и бодрящей чашке кофе я оказалась способной с должным смирением дождаться ужина, назначенного на восемь вечера, и отважно пережить всю эту долгую процедуру, поскольку не была слишком утомлена и могла беседовать. Я была этому очень рада, иначе мои добрые хозяева были бы сильно разочарованы. На ужин были приглашены семь джентльменов (не считая мистера Смита), и пять из них были критиками, то есть самыми страшными людьми в литературном мире. Я так волновалась, что не знаю, как дождалась их ухода, а затем началась болезненная реакция. Я легла в постель, желая уснуть, но все усилия оказались тщетными: мне не удавалось сомкнуть глаз. Так прошла вся ночь, наступило утро, и я встала, так и не задремав ни на минуту. До Дерби я добралась такой измученной, что пришлось там переночевать.

17 декабря

Итак, я снова в Хауорте. Чувствую себя так, будто вырвалась из вихря. Думаю, для того, кто привык бывать в обществе, вся эта суета не представляла чего-то особенного, но мне она показалась невероятной. Моих физических и духовных сил очень часто недоставало для тех усилий, которые там требовались. Я старалась терпеть сколько могла: мои слабости сильно тревожили мистера Смита. Он всякий раз начинал думать, что я чем-то обижена, хотя этого не было ни разу, поскольку все, с кем я встречалась, были хорошо воспитанными людьми – даже мои противники, которые делали все возможное, чтобы уничтожить меня как литератора. Я объясняла ему много раз: если я по временам замыкаюсь в себе, то это происходит лишь потому, что у меня нет сил говорить, и это не зависит от моей воли. <…>

Теккерей – титан мысли. Его присутствие и энергия производят самое глубокое интеллектуальное впечатление (как человека я его так и не узнала). Все остальные играют второстепенные роли. Впрочем, к некоторым я питаю уважение и надеюсь, что была со всеми вежлива. Я, разумеется, не знаю, что они думают обо мне, но полагаю, многие ожидали от меня более выразительного и эксцентричного поведения. Похоже, им хотелось иметь возможность больше восхищаться мною и больше меня ругать. Я чувствовала себя достаточно свободно со всеми, кроме Теккерея, – с ним я цепенела от страха.

Она вернулась в свой тихий дом, к своим беззвучным повседневным обязанностям. Отец был достаточно бодр и получал живое удовольствие от ее рассказов об увиденном и услышанном. В одну из поездок Шарлотты в Лондон он пожелал, чтобы она посетила, если будет такая возможность, Арсенал принца Альберта. Я не знаю, удалось ли ей это сделать, однако пару раз она ходила в большие национальные арсеналы, чтобы потом описать стальные доспехи и блистающие мечи своему отцу, чье воображение поражало само существование таких вещей. Впоследствии, когда его силы значительно уменьшились и старческая немощь взяла свое, Шарлотта снова стала прибегать к этому средству и заговаривала о множестве странных видов вооружения, которые ей довелось видеть в Лондоне, чтобы пробудить в нем интерес к этой знакомой теме: тогда возвращались его острый ум и воинственный нрав.

Глава 5

Ее жизнь в Хауорте была столь однообразной, что приход почтальона составлял главное событие дня. Шарлотта боялась даже думать о новых письмах, из-за этого искушения терялся интерес ко всем другим мыслям и повседневным занятиям. Поэтому Шарлотта сознательно отказывала себе в удовольствии: ответы на письма затмевали все прочее в жизни, а если она сама долго не получала ответа, то разочарование лишало ее необходимой для домашних дел энергии.