Венгерские повести - Андраш Беркеши

Крестьянин выбежал на площадку, остановился, увидел лежащие на земле трупы, захотел спастись, убежать оттуда, но ему это не удалось. Он споткнулся, чуть не упал, выпрямился, снова попытался бежать, но движения его замедлились, и он пошел неспешно, словно гуляючи.

— Непрямое заражение. Бедняга! А теперь…

— Он никому не верит, считает себя умнее всех!

— Так оно и есть. Решил, что врачи его обманывают, и сделал все по-своему.

— Этого человека, очевидно, много раз в жизни обманывали, — тихо сказал невропатолог.

— Просто крестьяне все великие обманщики, поэтому и считают, что каждый их хочет обмануть.

— Кто — то его, к сожалению, действительно обманул. В министерстве юстиции сколько угодно дураков!

— Вот и в прошлый раз так было! Теперь снова им всем было сказано, что оставшихся после эксперимента живыми помилуют.

— Но ведь мы здесь им честно сказали: шансов у них не больше, чем на виселице.

— Ну и что? Существует закон: если кто — то соглашается подвергнуться опыту, такая возможность существует.

Казалось, крестьянин чувствовал себя лучше. При непрямом заражении такое случается, улучшение наступает иногда даже минут на пятнадцать. Он спокойно поднялся на крыльцо крестьянского дома, прошел внутрь, очевидно что — то искал, поскольку зажег свет.

— Когда он снова выйдет, позовите меня, — сказал, вставая с места, невропатолог. — Пойду выкурю сигаретку.

Остальные последовали его примеру. Я обернулся, в открытой двери стоял сержант, показывал мне коробку и усмехался.

— Мыши!

Я кивнул ему. Теперь не до мышей! Дверь закрылась. Я бы тоже охотно закурил, но Проф ушел, и я не имел права прекращать съемку. Неприятная история. Вот ведь бедняга! Что бы там ни было, такая цена слишком велика. Остальные умерли в течение двух — двух с половиной минут, веревка не покончила бы с ними так быстро. И умерли они, не испытав боли, без всех этих унизительных процедур. Крестьянин был в подвале, на него не попало непосредственно разбрызганное вещество, но и к нему через отдушину проникли мельчайшие частицы, носители смерти, может быть, даже не в легкие, а на кожу, и будет он теперь мучиться часа два. В таком случае в сто раз лучше смерть на виселице. Он действительно хотел нас перехитрить, не поверил мне, врачу, чужому, решил, что сам умней. Поэтому и бродил все время по Санаторию, обследовал постройки, среди которых самой крепкой, на бетонном фундаменте, показалась ему вилла, и он забрался в подвал, пока приступ удушья не выгнал его наружу.

Медленно текло время. Прошел час. Штаб снова был вместе.

— Может быть, он уже готов?

— Нет, — ответил невропатолог, — он еще выйдет. Удушье заставит его выйти на воздух.

— Что он там делает?

Прошло еще минут пятнадцать, дверь отворилась. Может быть, крестьянин пил вино или лежал, ожидая, что ему станет лучше. Рубашку он снял и прижимал к груди мокрое полотенце, судорожно глотая воздух.

— Это, пожалуй, конец.

Крестьянин вернулся в дом, потушил свет, снова вышел и закрыл дверь.

— Он ведет себя совершенно нормально, — заметил один из техников.

— Вы ошибаетесь, — ответил невропатолог, — это конец.

— Он вернулся потушить свет!

— Вот именно! Типичный псевдосознательный рефлекс… Мы все с этим сталкиваемся, даже на себе испытываем, например, в полусне или в состоянии опьянения. Вам всем приходилось наблюдать, с каким комическим педантизмом ведут себя иногда пьяные… Когда начинают что — то подробно объяснять или любезничают… Этот человек на границе потери сознания почувствовал, что ему надо что — то сделать. Ему не хватало воздуха, но в полубессознательном состоянии это чувство объективируется в воспоминании о непотушенном свете.

— Крестьянин… они всегда свет жалеют.

— Экономия могла для него стать бессознательным рефлексом. Суть в том, что его поступки не имеют никакого отношения к сознанию. А еще точнее: это и есть признаки потери сознания.

Он был прав. Крестьянин спустился с крыльца, сделал несколько шагов и упал, сначала ничком, потом перевернулся на спину, начались последние конвульсии, судорога смерти. И все. Камера показала его лицо, такое же, как у остальных. Только в углу рта тоненькая струйка крови, в последних муках прикусил язык. Я взглянул на секундомер: один час сорок девять с половиной минут.

Еще раз проверяли телеобъективом территорию. Сзади в свинарнике осталась свинья, в клетке четыре курицы. Погибших птиц я нигде не заметил; может, звонок спугнул их, и они разлетелись.

Проф отдал распоряжение техникам, и мы перешли в другое помещение. Подали кофе, я закурил трубку.

Четверть двенадцатого. Выкурю трубку, чтоб немного расслабить нервы, а потом…

Проф сказал:

— Раз уж мы все вместе, воспользуемся оставшимся до обеда временем и продолжим обмен мнениями…

Возражать не полагается, и мы поплелись в аудиторию. Еще хорошо, что он решил задобрить нас, предложив выпить по рюмке коньяка.

Что ж, продолжим! Почему не может быть атомной войны и какое преимущество представляет собой химическое оружие по сравнению с ядерным, которое не только уничтожает все вокруг, но и на долгое время делает невозможной оккупацию местности? Из химикалий достаточно назвать ряды V, X и У, 18-й член этого ряда мы видели сегодня в действии. Его влияние на теплокровные существа подобно действию дихлордифенилтрихлорметилметана на членистоногих. Но разница между ДДТ и газами У, точнее их надо назвать эмульсиями, огромна: ДДТ не разлагается, поэтому употребление его во всем мире запрещено, а У-18 менее чем за двое суток теряет свою эффективность. А это значит, что даже насквозь зараженную территорию можно оккупировать уже на третий день.

Хотелось бы мне знать, почему нам приходится все это выслушивать? Найдется ли среди нас хоть один, не считая вспомогательного персонала, кто бы давным-давно этого не знал? Неужели старик хочет покрасоваться перед нами?

— Итак! Прежде всего У-18 дешевый препарат, при одинаковой эффективности он стоит почти в двадцать тысяч раз меньше ядерного оружия. Во-вторых, все его составные части получаются из материалов, имеющихся в большом количестве, метод их синтеза очень прост. В соответствующей упаковке он может храниться долгое время. Даже микроскопические частицы его смертельны, по сравнению с обладающим большой массой ядерным оружием он легко транспортабелен. Для наглядного представления скажу лишь, что уничтожение всех теплокровных существ в Париже потребовало бы одного килограмма У-18. Приведу еще более поразительный пример — можно не сомневаться, что это оружие будет применяться не в пределах одного города, — для уничтожения всего населения переднеиндийского субконтинента было бы достаточно трехсот тонн, то есть такого количества, во много раз больше которого во вторую мировую войну в форме классической бомбы ТНТ падало ежедневно на Лондон.

Да мы и не пересчитываем У-18 на