Венгерские повести - Андраш Беркеши

Пан из меня не получился.

Без четверти семь мы решили собираться обратно. Я так ничего и не поймал, у сержанта уже было с дюжину окуней, некоторые довольно крупные, как вдруг удилище у него взметнулось, он его едва удержал.

Началась борьба. Леска была достаточно крепкая, но удилище короткое, трудно удерживать рыбину подальше от камыша. Мы еще не знали, что попалось, но что — то большое. Сержант стал вываживать, и минут через десять показались спинные плавники черного окуня, это был редкий экземпляр. Еще через пять минут он был в сачке. Безмен показал около четырех килограммов.

— Боюсь, что вашу рыбу поймал я, доктор. Простите!

— Не поймали, сержант. Я другую хочу взять, раза в три больше этой.

— Легко ошибиться, если вот такой хищник охотится у поверхности. Скандальная рыба окунь, даже если в нем не больше пятисот граммов, а о таком, как этот, и говорить нечего!

— А я все же не сдаюсь!

Из окуней поменьше мы оставили лишь пару, весивших с килограмм, остальных бросили в воду: не стоит трудиться, чистить их.

Пока отчалили, пробрались через камыши до маленьких озерок-бусинок, стало темнеть, а выбравшись на озеро в форме глаза, мы уже не могли отличить красных ленточек от желтых, два раза обогнули воду вдоль камыша, пока с помощью фонарика не нашли желтую ленту. В лагуне нас объяла такая темнота, что мы уже бродили вслепую, батарея фонарика была на исходе, и мы включали его лишь на мгновение, чтоб рассмотреть цвет ленточек. Мы не боялись заблудиться, но проход был такой узкий и извилистый, что нос лодки постоянно втыкался в камыши, чему способствовала и жидкая грязь, по которой мы скользили. С берега донесся резкий свист, потом громкое ауканье. Мы ответили, но идти быстрее не могли, каждые четыре-пять метров втыкались в камыш, пятились, ругались, устали, вспотели, комары снова обрушились на нас целыми полчищами, так как мазь уже не отпугивала их. Полчаса, еще полчаса, которые казались нам часами, и мы у причала, где нас ждал майор. По-отечески выговаривая нам, он обтер нас смоченной в уксусе тряпкой. Но и без его порицаний мы были уверены, что не рискнем еще раз ввязаться в ночное приключение. Домой мы вернулись после десяти. У меня поднялась температура, я отослал обратно ужин. Пришел наш врач невропатолог, дал мне что — то против аллергии, и я очень быстро и крепко уснул.

28 августа

Будь я этнологом, была бы у меня прекрасная тема для диссертации: возникновение географических названий. Мифология географических названий в древнем обществе; гуманитарная функция названия; культовая роль названий в отношениях между человеком и природой. Я заметил, какое значение в нашей рыбалке приобрели данные нами названия: Первый прорыв, Кисель, Рожок, Божье Око, Четки, Воронка. Нам было бы гораздо тяжелее вспоминать наше ночное приключение, если б в памяти у нас не осталось ничего иного, кроме темноты, сопротивляющихся нашим усилиям камышей, грязи и комаров. А я даже от всего этого заболел. Но нас, как заклинанья, спасли названия — они были нашими, продолжением наших существ, обозначением нашего пути. В тайну этих названий мы посвятили майора, нового члена нашего общества. Да, общества. Сержант и я — герои вчерашнего похождения. Первобытное общество: два человека против природы. Два человека против неизвестного. И к тому же два человека, связанные общим хобби. Не пристрастием, а именно хобби, своеобразной формой существования. Пристрастие, как говорят психологи, активный отдых, отключение или переключение энергии. Хобби — напряженнейшая концентрация энергии. Хобби — ностальгия, тоска по человечности людей до потопа, желание создать из грязи жизнь!

Наше первобытное общество, сержант и я, а с нами и новичок, которого мы должны во многое посвятить, майор, вспоминало о пройденном вчера пути, и не было следа вчерашних страхов и терзаний. Их не было, потому что мы назвали места волшебными словами, не сговариваясь, обозначали вчера возникшим названием. Мы говорили Божье Око, и это был наш глаз, это были мы. Простите за сравнение: кобель отмечает, подняв ножку, места, куда он хочет вернуться, которые он считает немножко своими; человек дает этим местам названия. Очевидно, это и есть особенность человека, его индивидуальная и общественная особенность — клеймить места словом. Я наблюдал за майором, который признался мне, что не умеет плавать, может быть, даже страдает водобоязнью, я наблюдал: когда мы произносили название какого — то места, его лицо прояснялось, словно он думал: «Ах вот как, ну это совсем другое дело». Раз есть название, значит, это не вода, не камыш, не первобытный лес, и мне не страшно.

Хочу затронуть, хотя бы схематически, еще одну тему: философия в качестве второй сферы интеллектуальной деятельности, если сравнить ее с мифологией, почти обесчеловечивает. Философия как бы снова приподнимает вуаль над таинственным, непознаваемым туманом. Именно так, это не путаница в формулировках: приподнимается вуаль, на которой мифология колдовски нарисовала чудесный очеловеченный пейзаж, а за вуалью таится бездонная темнота. Философия ссылается на вещь в себе, познать которую мы никогда не можем. А в сфере мифологии мы лишь даем названия тому, чего мы не можем познать…

Если я проживу до ста двадцати лет, то, может, у меня когда — нибудь найдется время прочитать этот мой дневник и даже написать на его материале диссертацию. Проф утверждает, что я создан в манере «человека Ренессанса», как раз сегодня он говорил об этом.

Но давайте по порядку. В первой половине дня полуторачасовая репетиция с камерой. Первое впечатление, что цыганка действительно красивая женщина. Второе, что она не принадлежит рыжему моряку, она, видно, любит хоженые и легко проходимые дорожки. Они мгновенно столковались с латиноамериканским красавчиком. Маленькое общество из семи человек в Санатории, не говоря ни слова, приняло это к сведению. А может быть, просто уступило силе. К парочке третьим примкнул бывший боксер. По-видимому, речь вовсе не идет о menage en rois [7], кажется, бывший боксер человек семейственный и любит домашнюю кухню. Цыганка занимается хозяйством. (Интересно, что из всех построек они выбрали крестьянский дом.) Ну а рыжий моряк, о котором я подумал сначала, что во время долгого пути он вступил в связь с цыганкой (моряк вошел в контору с видом покровителя женщины), оказался человеком ветхозаветного склада. Он достал одеяло и спит на нем в полном одиночестве на террасе виллы, под открытым небом. Сидит на одеяле и читает Библию. Ест он и пьет только