После бури - Фредрик Бакман

сказав. Тайком встречается с парнем. У нее теперь целая жизнь, о которой она ему ничего не рассказывает, и какой он после этого отец?

Бубу едва слышно проговорил:

– Она плачет, когда мы говорим о вас, а я не хочу, чтобы она плакала. Поэтому либо пусть она меня разлюбит, либо вам придется полюбить меня.

Йонни устало поднял глаза:

– Знаешь что? А ты не только в машинах шаришь.

– Да? – прошептал Бубу.

Йонни покачал головой. Слабо улыбнулся:

– Нет. Готовишь ты тоже нормально.

67

Любовные истории

Всю ночь шел снег, а во вторник утром так похолодало, что, когда Столичный, приняв душ, вышел к машине за несессером, а потом вернулся в дом, его волосы можно было бы сковырнуть с головы, как прическу лего-человечка. Петеру пришлось одолжить ему зимнюю куртку, ибо куртка, которую Столичный считал зимней, на самом деле была просто курткой.

– Сейчас типа осень, что же будет в декабре? – с тревогой спросил он.

– Будет достаточно холодно, чтобы ты пожалел, что осень кончилась, – с улыбкой ответил Петер.

Они все вместе отправились в ледовый дворец. Петера, конечно, ждали на работе, но он сделал вид, что должен показать мальчику дорогу, – только ради того, чтобы посмотреть его первую тренировку. Ане и Лео надо было в школу, а Мая увязалась с отцом – главным образом чтобы его позлить, что ей отлично удавалось. Петер всю дорогу демонстративно шел между ней и Столичным, и Мая неустанно осыпала Александра комплиментами: как клево у него лежат волосы и как ему идет новая куртка, пока Петер не начал неловко кряхтеть, как умеют кряхтеть только отцы. Когда они добрались до места, вахтер увел Столичного проверить экипировку, а Петер по старой привычке прошел по дворцу, ни на секунду не выпуская рукав Маиной куртки, как будто ей четыре года и он опасается, как бы она не свалилась в плавательный бассейн. Мая и не вырывалась. А когда они сели на трибуне, сказала:

– Я рада, что ты снова напрягаешься из-за нормальных вещей, папа.

Петер не понял, о чем она говорит, – для отца в общем обычное дело. А потом они пошли в кафетерий и купили шоколадных шариков.

Мира поехала к себе в офис, заперлась с коллегой и весь день разбирала старые кейсы, новые финансовые отчетности и готовилась к худшему. «Хочешь мира – готовься к войне», – еще в университете советовал ей один преподаватель. Сейчас эти слова были не просто словами. От них ломило тело.

– Спасибо тебе, – устало сказала она коллеге.

– Я бы обиделась, если бы ты почувствовала, что не можешь рассчитывать на мою помощь, – ответила коллега.

Мира через силу улыбнулась:

– Я знаю, что ты готова ради меня на все, но это мы делаем ради Петера…

– Я делаю это ради тебя.

– Ты знаешь, о чем я.

Коллега глянула на нее из-под челки и вздохнула:

– Черт. Сказать тебе правду? Я делаю это ради вас обоих. Я никогда не считала, что Петер тебя заслуживает, но знаешь что? Ты тоже не всегда его достойна. Сколько раз я думала: ну вот теперь-то они разведутся, но куда вам. Вы ни за что не сможете жить порознь. Так что на этот раз я не дам вам расстаться. Я просто не могу вам этого позволить. Вы столько всего преодолели вместе, и если ваша история любви рассыплется, значит, нам, остальным, уж тем более надеяться не на что.

Мира вытерла щеки рукавом.

– Ты говоришь так, будто все это была бесконечно долгая борьба.

– А что, разве любовь не есть бесконечно долгая борьба? Одно дело любить, но двадцать лет терпеть, чтобы тебя любили, – да кто это вынесет вообще?

Мирин рукав потемнел от слез.

– Я правда люблю его…

Коллега улыбнулась:

– Я знаю. Все знают. Господи, правда, ВСЕ знают, Мира. Вы оба сражаетесь. Вы вечно себе что-нибудь где-нибудь придумаете, а потом бьетесь за это насмерть. Наверное, поэтому я и работаю на тебя до сих пор. С тобой я чувствую, что я на правильной стороне.

Мира всхлипнула:

– Ты не на меня работаешь, ты со мной работаешь…

Коллега погладила ее по голове:

– Нет. Я боготворю тебя, правда, но все работают на тебя. Даже твой муж.

Мира зажмурилась так крепко, что свело виски.

– Я… я знаю, что Петер наивный и доверчивый, но он… он бы никогда не совершил ничего противозаконного. Он бы никогда не подверг нас с детьми такому риску. Господи, да он даже машину боится у перекрестка парковать! И все же…

Коллега прижала ее голову к себе и погладила по волосам.

– Но если серьезно, Мира, – прошептала она. – Какой интерес защищать того, кто невиновен? Это любой дурак сможет!

В спорте все держится на минимальных зазорах. Тысячные доли, миллиметры, граммы. За всеми самыми знаменитыми достижениями в истории спорта стоят бесконечные никому не заметные «если бы только», «если бы не» и «почти».

Беньи проехал на автодоме через Бьорнстад, покурил в опущенное окошко и затормозил у ледового дворца. Он долго сидел там, с дымом от травки в легких и детскими воспоминаниями в сердце, прислушиваясь к себе: хочется ли ему назад, скучает ли он, – но так ничего и не почувствовал. Мог бы он любить хоккей и дальше, если бы два года назад не уехал, а остался? Он все чаще спрашивал себя, кем бы стал, если бы чужие решения так сильно не влияли на его жизнь, если бы его отец, Кевин и все остальные не сделали того, что сделали, и никто никогда не узнал бы о нем правды… чем бы тогда была его жизнь? Будь в его распоряжении машина времени, стал бы он ее использовать?

Он сделал несколько глубоких затяжек, достал телефон, три раза подряд набрал один и тот же номер, но ответа не дождался. В спорте все держится на минимальных зазорах: иногда им может оказаться друг, который не махнул на тебя рукой.

Беньи поехал дальше, в Низину, обогнул парковку у многоквартирных домов и посмотрел на часы. Детей на улице не было, такие дни, как этот, каждый год – как чрезвычайное положение: снега вдруг становится слишком много, чтобы достать клюшки и играть во дворе, но лед еще недостаточно крепкий, чтобы достать коньки и играть на озере. Автодом медленно ехал вдоль одного из домов, пока не остановился у двери в подвальное помещение. Беньи снова набрал тот же номер и услышал где-то в полумраке эхо телефонного звонка.

Спорт и минимальный зазор: пятисантиметровая линия ворот может повлиять на