Греховные радости - Пенни Винченци

Он вышел из комнаты, шагая тяжелее, чем обычно, и понурив голову, что было уж совсем на него не похоже. Шарлотта посмотрела Максу вслед и вздохнула. Она не думала, что разговор подействует на него так угнетающе. Глупость она сделала. Большую глупость. Для него все это наверняка стало ужасающим потрясением. Под всем своим внешним обаянием он, в общем-то, был болезненно самолюбив. А шестнадцать лет — опасный возраст. Особенно у мальчиков.

Наутро Макс выглядел повеселее. К завтраку он вышел слегка побледневшим, но в целом вполне владел собой.

— Я пришел к выводу, что мне все это, пожалуй, даже нравится. В конце концов, я ведь могу оказаться кем угодно. А это даже интересно. Быть может, во мне раскроется какой-нибудь пока не проявившийся талант: например, к скульптуре или балету.

— Честно говоря, я в этом сомневаюсь, — не удержалась Шарлотта, — но время покажет.

— Безусловно. Однако не думаю, что я последую твоему примеру и тоже займусь розысками моего дорогого папочки. А что, если он мне не понравится? Лучше уж я буду считать себя сыном графа Кейтерхэма, и к тому же так гораздо проще.

— Ну, это тебе решать. А папе ты что-нибудь скажешь?

— Нет. Не вижу в этом никакого смысла. Это его только расстроит, и больше ничего. Ему и так от всего этого скверно. Но твои поиски меня страшно заинтриговали. Когда мы отправимся к этой таинственной мисс Мейхон?

— Прямо после завтрака. — Шарлотта испытала чувство облегчения оттого, что Макс так быстро восстановил душевное равновесие, но одновременно была и несколько удивлена этим. — Макс, посмотри-ка, здесь в меню есть копченая рыба. Или заказать тебе яичницу с беконом?

— И то и другое, — ответил Макс.

Поездка в Теллоу оказалась изумительной; около Кинсейла они выехали на великолепное побережье, от одного вида которого захватывало дух, и повернули на запад, к Клонакилти; день был очень ветреный, по небу неслись огромные штормовые облака, в редкие разрывы между которыми проглядывало солнце, море бурлило, отливая черным, серым и всеми оттенками зеленого цвета, а возле обрывистых берегов накатывающиеся волны вскипали белыми пенистыми бурунами. Дорога повторяла все повороты и изгибы береговой линии, и пейзаж вокруг, по мере того как они проехали Баллинаспитл и двинулись дальше, становился все более диким; по контрасту с бушующим морем разбросанные по берегу маленькие озерца казались особенно тихими и неподвижными.

— Ой, мне здесь так нравится! — проговорила Шарлотта, съезжая вдруг на обочину и останавливая машину; в каком-то мрачном восхищении она уставилась на море. — У меня такое чувство, словно я вернулась домой.

— Кто знает, может быть, и так, — хмыкнул Макс.

К середине дня они добрались до Скибберина и свернули от побережья вглубь, в сторону Теллоу.

Уотери-лейн оказалась узким и извилистым проездом, даже не проездом, а отрезком грунтовой дороги, отходившим в сторону от главной улицы в самом конце деревни; извиваясь, он довольно круто шел вверх по склону холма, а по обеим его сторонам, в полном соответствии с названием,[21] текли бурные потоки воды. Примерно в полумиле впереди, словно укрывшись за склоном, пристроился домик из серого камня.

— Наверное, это он и есть, — догадалась Шарлотта. — Господи, как льет, все сильнее и сильнее. Придется от машины бежать. Приготовься, Макс.

Она остановила машину перед небольшой деревянной калиткой (увитой, как и следовало ожидать, дикими розами) и, вопреки проливному дождю и тому, что сама только что сказала Максу, довольно медленно направилась к входной двери. Она ощутила вдруг какой-то странный страх и благоговейный трепет при мысли о том, к чему может привести ее начинание.

Они дернули за ручку колокольчика, он зазвенел, звук его постепенно замер, и только тогда раздался щелчок отодвигаемой щеколды. Дверь была сделана на манер конюшенной: верхняя ее часть мягко открылась внутрь, и их взглядам предстало приветливо улыбающееся лицо Моры Мейхон, едва возвышавшееся над нижней частью двери. Лицо было розовым, располагающим, на нем ярко блестели зеленые глаза, а с боков его обрамляли аккуратно уложенные локоны; Шарлотта не сразу поняла, что человек, которому принадлежит это лицо, не стоит, а сидит, и сидит он в кресле-каталке. Мисс Мейхон оказалась очень худой, ее маленькие, похожие на палочки, изломанные артритом ножки вызывали душевную боль. Но она широко, лучезарно улыбалась, а глаза ее зажглись радостью и удовольствием при виде посетителей. Шарлотта не сразу заставила себя заговорить, голос не слушался ее.

— Мисс Мейхон?

— Да, это я.

— Я — Шарлотта Уэллес, мисс Мейхон. А это мой брат Макс. Можно к вам на минутку зайти?

— Надеюсь, что даже больше чем на минутку. Вы молодцы, что отважились приехать в такой ужасный день.

Они уселись возле огня и с удивлением осмотрелись по сторонам: это была не комната, а храм памяти тех, кто когда-то, по всей вероятности, был членом семьи Мейхон. Везде, где было хоть малейшее свободное пространство — на стенах, на столе, — повсюду висели или стояли фотографии, миниатюры, вышивки: сепиевые фотографии времен королевы Виктории стояли бок о бок с серыми любительскими школьными снимками; свадебные фотографии соседствовали со снимками крестин; тут были портреты одного или двух человек, изображения целых групп, огромные семейные портреты. На экране перед камином было искусно вышито изображение домика, в котором они сейчас сидели, а внизу шелковой нитью сделана подпись: «Эйми Мейхон, 8 лет, 1862 г.». На другом экране были вышиты серебряный голубь и слова: «Десмонд и Морин, серебряная свадьба. 1850–1875. Вас соединил сам Бог». А над камином, на самом видном и почетном месте, висел снимок, на котором королева — в то время еще принцесса — Елизавета, улыбаясь, пожимала руку какой-то молодой женщине.

— Интересно, кто эта женщина? — спросила Шарлотта.

— Это я, — ответила Мора Мейхон.

— А когда вы встречались с королевой? — спросил Макс.

— О, очень давно, я тогда, как видите, была намного моложе и работала в Дублине. Мы преподнесли ей полотняную рубашечку к крестинам только что родившегося у нее маленького принца, у меня до сих пор хранится ее письмо с благодарностью, видите, вон оно там висит, на стене. А потом, когда она приехала с визитом в Дублин, то включила в программу своей поездки и посещение нашей мастерской и была у нас.

— Как интересно! — сказала Шарлотта. — Значит, вы очень долго работали в Дублине?

— О да, очень долго. С… погодите, дайте я вспомню… с сорок девятого по семьдесят девятый год. Прекрасное было время.