Гвардеец (Оболганная эпоха) - Дмитрий Данилов

- Ничего такого я не говорил.

- Врёшь, мерзавец.

- Отпустите. Нет на мне вины. Я лишь защищал свою жизнь... Больно мне... Что же вы делаете?!

Фалалееву очень хотелось превратить дело из уголовного в политическое. И что тогда? Смерть, вырывание ноздрей, каторга, Сибирь? Может, взвалить на себя всё, признаться даже в том, что не делал, лишь бы избавиться от муки. Нет, я должен бороться, чего бы это ни стоило. Старайтесь, старайтесь, скоты. Издевайтесь. Отольются кошке мышкины слёзки. Ой...больно, больно как! Меня же инвалидом сделают. Козлы!

Я отчаянно матерился, но ругательства лишь распаляли мучителей, наслышавшихся в этих стенах такого, что мне и не снилось. Вряд ли их удивили мои трёхэтажные конструкции.

- Винись, а то огнём жечь буду! - рыкнул Фалалеев.

Я замычал как корова. На что-то другое при всём желании уже не способен. Вымотали, скотобазы!

- Что, что он сказал? - подпрыгнул чиновник.

- Запирается, - смущённо произнёс палач. - Ну да ничего, Пётр Васильевич, я ему сейчас встряску устрою. Запоёт аки соловей в роще.

- Устрой, Архип, устрой, голубчик, - с очень нехорошими интонациями сказал Фалалеев. - И веничком горящим по спине проведи.

Пришёл черёд удивляться палачу:

- Так тож в третий раз положено.

- Делай, Архип, что сказано. Давай-ка встряхни субчика, - разозлился чиновник.

Я заскрипел зубами. О том, что такое 'встряска' мне доводилось читать: верёвку, висящего на дыбе, слегка отпускают, потом резко натягивают, что может привести к переломам в локтях. Всё, амба... Ноги вновь коснулись пола. Сейчас, сейчас... Я зажмурился, в тайне надеясь, что умру от разрыва сердца, и пытка закончится.

- В чём дело, Пётр Васильевич? - от голоса вошедшего веяло энергией, добродушием и... огромной силой.

Я открыл глаза и увидел сжавшегося в комочек Фалалеева. Над ним нависал сухощавый мужчина высокого роста, со слегка вытянутым лицом, увенчанным высоким умным лбом; гладко выбритый; с почти незаметной ямочкой на подбородке, (второй едва намечался); нос длинноватый, исчерченный на переносице поперечной складкой, со своеобразным, будто живущим собственной жизнью, кончиком. Под карими насмешливыми глазами круги, как у уставшего, хронически не высыпающегося человека.

- Что за безобразие творите, господин Фалалеев? - вновь с почти искренней шутливостью спросил вошедший, но чиновник лишь нервно сглотнул и не сразу нашёлся, что ответить.

- Мы, то есть я...

- Позвольте взглянуть в допросный лист, - вошедший протянул руку. - Уж не по первым ли двум пунктам расспрашиваете?

Голос стал строже.

- Только подбираемся, Андрей Иванович. Злодей упирается, так мы его того... на дыбу, - опомнился Фалалеев.

Андрей Иванович... Понятно, к нам пожаловал собственной персоной начальник Тайной канцелярии генерал Ушаков. Фигура интересная, сумевшая усидеть в своём кресле, несмотря на все дворцовые перевороты. Это, знаете, о многом говорит. Непрост был Андрей Иванович, не прост...

- А меня спросить - что, забыли? - недобро прищурился Ушаков.

- Андрей Иванович, беспокоить не хотели. Вы ж двое суток здесь дневали и ночевали, только уехали к себе домой вчера по вечеру, зачем вас тревожить? Душегубец это, убил вместе с подручным сразу четырёх, из них двое шляхетского роду.

- За что же ты, ирод, людей жизни порешил?- заинтересовался генерал.

- Да за то, что они сами хотели меня на тот свет спровадить, - морщась от дичайшей боли, с трудом шевеля губами, произнёс я.

Генерал полистал протокол допроса, нервно покусывая губы, вернул документы Фалалееву и коротко бросил:

- Не похоже, что брешет. Разве немец на такое пойдёт? Тут нашим, российским духом пахнет.

- Вот мы и выясняем правду, - залебезил чиновник.

- Позаботьтесь повальный обыск у Звонарского на дому устроить.

- Всенепременно, Андрей Иванович, - кисло ответил Фалалеев.

- А немца снимите с дыбы, вправьте кости, покуда не поломали, - распорядился Ушаков. - Лекаря позовите, чтобы в порядок его привёл. Токмо сами не вздумайте. Не столько лечите, сколько калечите. Слышь, Архип?

Палач закивал как китайский болванчик.

Ушаков продолжил:

- Обязательно хорошего медикуса кликните - Генриха Карловича. Я недалече его видел.

- Андрей Иванович! - взмолился чиновник.

- Что - 'Андрей Иванович'?! - разозлился генерал. - Много на себя взяли, Пётр Васильевич. Самоуправство это. Рази не так? А самоуправства я не потерплю. Бардак развели! Распустил я вас, окаянных, распустил. Раз ушёл Ушаков домой, значит твори, что вздумается. Ан нет, выкусите, - он сложил кукиш и сунул под нос Фалалееву. - Не на таковского напали, милостливый сударь. А ведь не думаете, что стоит мне только захотеть, и вы местами поменяетесь: тебя на дыбу подвешут, а его в канцеляристы определят. Так, Фалалеев?

- Что вы такое говорите, Андрей Иванович, - сокрушённо забормотал чиновник. - Я ведь всего себя на службу положил. Не корысти ради...

- Не знаю, Фалалеев, не знаю, - покачал головой Ушаков. - А вот ежели узнаю, то...

Он не договорил, круто развернулся и вышел из застенка.

Палач больше не трогал, руки мои повисли безвольными плетьми. Я стоял и покачивался, достаточно дуновения сквозняка, чтобы свалить меня на каменный пол.

Фалалеев снял белый парик, промокнул большим шёлковым платком вспотевший лоб и, переведя дух, произнёс:

- Что-то сегодня генерал наш не с той ноги встал. То ли дочурка его незабвенная - свет Катерина, коленце какое выкинула, то ли её величество императрица недовольство проявили.

- Не выспался он, - пояснил писец. - Днюет и ночует на работе, всё неймётся ему, а возраст уже не тот. Сдаёт генерал наш, вот и злится. Так я пойду за дохтуром?

- А как же. Только обязательно Генриха Карловича сыщи, хучь из-под земли достань, а то Андрей Иванович голову мне оторвёт.

Чиновник сплюнул и устремил в меня злобный взор:

- Повезло тебе сегодня, немчура поганая, ну да я всё равно с тобой разберусь.

Я отвернулся, радуясь, окончанию допроса. Если бы ещё не онемевшие руки...

Писец сбегал куда-то и вернулся в компании суховатого старикана - и по виду и по манерам - доктора, причём явно иноземных кровей, который, осмотрев меня, пробормотал несколько малопонятных фраз на латыни.

- Положите его на лавку левым боком, - приказал лекарь.

Палачи поспешили выполнить распоряжение, распластав меня на широкой лавке. Доктор заботливо сунул под голову небольшой деревянный сундучок. Лежать было неприятно, но всё же гораздо лучше, чем стоять.

- Пусть побудет пока в таком положении.

Я почувствовал, как под действием силы тяжести, мышцы начинают расслабляться. Спустя несколько минут лекарь взял руку за предплечье, согнул в локте и оттянул книзу.

- Как вы? - спросил он.

- Ничего хорошего, - признался я, настороженно наблюдая за его манипуляциями.

- Не переживайте, молодой человек, ничего страшного не случилось: кости целы - это главное. А вывихи, о них вообще смешно говорить. Плёвое дело, - заверил старичок. - Поверьте, у меня богатый опыт.

Я напрягся, чувствуя, что мне заговаривают зубы. Доктор покосился на меня и неодобрительно поцокал языком. Внезапно он вскинул голову кверху и воскликнул:

- Что это?

Я невольно отвлёкся, посмотрев на потолок. Лекарь воспользовался этим, лёгким движением повернул согнутую руку сначала кнаружи, а затем внутрь, вставив плечевой сустав на место. Последовал щелчок.

- Мать вашу! - Я едва не умер от боли и шока.

Тело выгнулось дугой. Сейчас же на него навалились палачи, удерживая весом. Я бился на лавке, стукаясь головой об сундучок, и успокоился, только тогда, когда болезненные ощущения прошли.

- Потерпите, милостливый государь. Полдела сделано, - старичок подошёл к жаровне и немного понаблюдал за пляшущими языками пламени. - Отдохните чуток, а потом продолжим.

Я полежал на спине с отрешённым видом, настраиваясь на неизбежное. Вроде понятно, что Генрих Карлович добро делает, но страшно до жути.

Таким же образом лекарь вправил и другую руку. Щелчок, электрический импульс в плече, приведший сердце в состояние ступора, и блаженный покой.

Я мысленно крестился, боль отступила. Попробовал пошевелить пальцами и понял, что руки ни капельки не слушаются.

- Недельки три-четыре покоя, и с вами будет всё в порядке, - сказал довольный лекарь. - Организм молодой, сдюжит.

Интересно, дадут ли мне эти недели покоя или вновь потащат на допрос, как только Фалалеев порешает все вопросы с начальником?

Пока предавался размышлениям, пришли конвоиры.

- Куда его девать? В старую камеру-одиночку али как?

- Бросьте к его дружку, фон Брауну. Пущай вместе сидят.

- А смотрение ему какое?

Очевидно, речь шла о режиме содержания.

- На первое время обыкновенное пущай будет, - бросил чиновник. - Но если правила нарушит, сразу на цепь сажайте.