Четыре четверти - Мара Винтер

– волдыри, либо гноятся, либо зарастают коркой. Огромная футболка – вся её одежда. Редкие волосы забраны хвостом. Котёл для нагревания воды, с трубами. К нему она привалилась. Щека шипит. Пахнет палёным.

– Мамочка, – ужаснулась Даша, сняла с котла, пересадила спиной к стене, чтобы проснулась хоть в какой-то коже, – вот как так можно, ты же сгорела совсем, как ты здесь без меня… – Спящая дёрнула багровой кистью.

В комнате, за открытой дверью из кухни, на диване – вповалку лежало три человека. Голоса я слышала отдельно от тел. Глядя на ожог. В поллица. Та, на ком он был, его не почувствовала. Та, чьи глаза впустили его, не упала чудом.

– …долго они так? (Марк) – Не очень. Герыч к нам больше не возят, они с него перелезали. Да и дороговато. Теперь милое дело, в аптеку пришёл, затарился. Сам себе повар. (Сергей) – Не рассказывайте никому, пожалуйста. (Даша) – Было бы зачем. Нам и вообще кому-то. (Марк)

На нём круг замкнулся.

– Где-то бутылка оставалась. Серж, не помнишь, где? – спросил Кирилл. Я выскочила на улицу. Там меня вывернуло. Кто-то шёл следом.

– Ишь ты, бабочку изобразила, – удивился Сергей, – прямо художник. Блевотная бабочка. – Эстетика трущоб. Всё бы ничего, да нет, кроме неё, другой. За моей спиной оказался брат. Убрал волосы со лба.

– Как вы можете, – спросила я кого-то… никого, – так жить?

– Каком кверху, – буркнул Кирилл. Он застыл на крыльце без каких-либо эмоций на рябенькой рожице, плоской, как из-под пресса. Даша осталась внутри, ухаживая за матерью-наркоманкой.

– А что делать прикажешь? – пожал плечами Сергей, – в детдом неохота, мы с Кирюхой птицы вольные. Гашик в школах толкаем. Мешаем с травой, толчём и ничего. Малолетки покупаются, покупают. Перебиваемся.

– Ну-ка пошли, – поднял меня Марк. – Хорошо оставаться, – парням, – не счастливо, хоть хорошо. В смысле, не плохо.

– Да уж, – качнул длинным носом Сергей, – у вас, обоих, на лбу написано: «Не местные». Не ходили бы по ночам. Особенно с девкой. Особенно с такой смазливой. Мало ли, извращенцы, – улыбнулся мне и беспечно ушёл в притон.

Позже я не слишком удивилась пропаже телефона из расстёгнутого кармана куртки. Выпал, когда блевала под крыльцом. У Марка ничего не спёрли.

– Витые перила, – тихо проговорила я, – у нас дома витые перила. Они танцуют. Как я согласилась… Тут ничто не танцует. Ничто и никто.

– Вот я и говорю, – так же тихо ответил Марк, – заброшка нам в помощь. Бывают с перилами. Даже с витыми. Особняки, всеми забытые. Не здесь такие искать, конечно.

– Отгородиться от людей. От того, как они убивают себя и друг друга. Больно, Марк. Она дымится, а мне больно. Я серьёзно. Физически. Отгородиться…

– Если хочешь. – Он странно посмотрел на меня. Мы выходили на площадь. – Неизвестно, где мертвее: у крокодилов или драконов. На яхтах. В виллах.

Играла музыка. «Привет, Антонио, – подумала я для Вивальди. – Зима твоя им больше лета полюбилась». Фонтаны искрились. Струи с подсветкой. Парочки и семьи с детьми, компании и одиночки. Били гейзеры. Била дрожь.

Марк купил мне баночку кока-колы. Брови рассекла морщинка. Глаза смотрели в себя, не наружу. Облака сладкой ваты. Ведёрки поп-корна. Щёки горят прямо у гуляк под носом.

– Тонуть возле тебя будут, не вытащишь? – спросила у брата, потому что его я спросить могла. Бетонные блоки под ногами складывались в клетки. Расплывались трещинами. Свободных лавочек не оказалось.

– В водоворот не прыгну, – наконец, подобрал. – Если не безнадёжно, вытащу. И, опять же, смотря, кто тонет. За кем-то можно и в водоворот. Ты что, братков этих жалеешь? Ну давай, скажи, о ком ты думала, когда они наскочили, о нас с тобой или о них? – скулы резко выделялись на бледном лице. – Давай я скажу, Март. Ты думала, как бы живой уйти. Глупо сражаться со следствием, убирать надо причину. В чём причина? Разрушение в нас. Не в обществе. В нас. Неравенство было, есть и будет. Здоровое неравенство в золотом веке, по байкам: все разные, всё круто. Нездоровое – в остальные века: все разные, это – повод для контры. Слабый обречён… другими или собой. Взломаешь корневуху человека, хакнешь саму его суть? Нет? Вот и всё.

Мы сели в такси. Пропахший табаком салон "Жигулей". Марк назвал адрес. Я таращилась в свои сапоги. Круглые мыски.

– Холодает, – сказал он, когда мы подъехали к синим воротам в белых рюшах (кованых кольцах), расплатились и вышли. – Привыкай носить шарфик.

– Или ты выживаешь, или тебя выживают, – сообщила я ручке в виде ножниц. Деревья застыли злыми великанами.

– Живи, не выживай, – не согласился брат. – Смерть повсюду, а всё же, живи.

Бунт против мимолётности – вот что за этим последовало. Попытки выпить момент, как чашу нектара, чашу яда: что бы ни было в чаше, его надлежало выпить. Я пила. Я смотрела на прекрасное и видела, как оно разрушится. Я смотрела на ужасное и видела его неумолимость.

Скрипнула калитка, звякнула собачья цепь справа (пёс поворчал; гавкать не стал). Марк пропустил меня вперёд. Глаза – оливки, блестящие в фонарном свете. Греция. Виноградники. Загорать бы на Корфу с корзинкой фруктов.

Воротца посреди участка. Летняя кухня. Двери не заперты. Кухня на кухне, у входа. Отца нет. Марк бухнулся на рыжий табурет, у котла. Мне сплохело. Я села рядом.

– Я с Максом говорил сегодня днём, – сказал он, – на перемене, после того, как ты ушла… вместе со своим Прокрустом. – Улыбнулся, вспомнив. Улыбку опустил к коленям, вниз. – Макс, который папин зам. Ну, тебя ещё с Асей постоянно сравнивает. Говорит: развейте его там, и пусть возвращается. Знал бы я, как его развеять. Скоро сам себя, пеплом, развеет. Что думаешь?

– Думаю, можно что-нибудь придумать, – сказала я. – Он всем так нужен. Он и нам нужен. – Помолчала, выпила воды. – Кое-кому пятнадцать через неделю…

– Ни о чём возраст. Называется «Вроде как нельзя, но, если тайно, можно», – сказал брат. Кажется, я покраснела. Понадеялась: кажется. – Там, где есть слово «Нельзя», хочется втройне. Так вот, к чему я веду… Не быть взрослым счастливыми. Чего нет, того надо. То, что есть, готовы развеять. Сидим, хорошо, вода есть, где спать, есть. Нариков нет. Папа алкоголизируется. Но с ним отдельная тема…

Мне и голос его, похоже, казался. Звучал не в ушах. Звучал отовсюду. Я спросила про крокодила Гену. Марк объяснил, что такое дезоморфин.

Назад в будущее

заметка годичной давности:

Я пишу примитивно. Без сложных конструкций и терминов. Не потому, что я их не знаю или не умею применить. В противовес. Чем сложнее система, тем более она шаткая. Чем изощрённее ругают друг друга оппоненты, тем меньше вероятность прекращения ссоры. С законами так же. И с историей. Оценка – взгляд того, кто смотрит. Опыт, характер, профессия, национальная принадлежность – всё