Ты изменил мою жизнь - Абдель Селлу

Такие, как он, не угрожают безопасности страны. Уж если перспектива тюремного заключения и может на кого-то оказать воспитательное воздействие, то это как раз он.

Возможность проверить мои умозаключения представилась немедленно. Дверь открылась — за нами пришли, чтобы отвести в зал судебных заседаний. Кроме нас троих, туда вели еще человек двадцать. Мы прошли по коридорам и стали подниматься по лестнице.

Я никогда в жизни не был в театре, но в детстве видел несколько пьес по телевизору. «Декорации Роже Арта, костюмы Дональда Кардуэлла…» Ну что ж, вот я и на сцене, готов подавать текст.

Постановка очень удачная, роли распределены. Один скулит и хнычет, чтобы разжалобить судей. Другой раскаивается, как на исповеди; во всяком случае, я так себе это представляю. Третий корчится от боли или просто прикидывается, что ему больно. Неважно, все равно никто не обращает на него внимания. Еще один делает вид, что ему на все наплевать, и тихо насвистывает.

А кому-то все это нравится, он просто прется от того, что попал сюда. Может, он идиот?.

И, наконец, я. Руки в карманах, развалился на скамье, жду своей очереди. Прикидываюсь, что задремал, пока разбирают чужие дела. Прикрыв глаза, я наблюдаю, изучаю, впитываю. В моем каталоге человеческих типов и отношений появляются новые строчки, но выводы все те же. Большинство подчиняется, меньшинство властвует, и судьи далеко не всегда относятся к этому меньшинству.

Они потеют в своих черных мантиях, вздыхают, открывая новую папку, едва поднимают глаза на того, кто стоит перед ними, зевают, слушая короткую речь защитника. Вообще-то язык не поворачивается назвать это — речью. Это — просто оскорбление настоящих адвокатов, которых я искренне уважаю. Судья объявляет приговор и бьет по столу молотком:.

— Следующее дело!

Похоже, ему охота побыстрее с этим покончить. Я смотрю на него и думаю, стоило ли тратить столько лет на учебу, чтобы оказаться в пыльном зале, на неудобном стуле, разбирая деяния престарелых махмудов, тырящих кошельки. А кстати, где учатся на юриста. Все богатенькие дети из XVI округа собирались «изучать право в Ассасе[19]».

Но что такое право. Право, мое право — это то, что я решаю сам для себя. Мне восемнадцать лет и несколько недель. Я ношу шмотки от «Лакост», знакомлюсь с доступными девчонками на вечерниках, беру отцовскую машину, езжу в Нормандию, чтобы поесть свежих моллюсков, а когда бензин кончается, бросаю машину где-то на обочине и возвращаюсь домой автостопом.

И я пока ничему не научился..

Двое полицейских выводят кого-то из зала суда. Человек рыдает как ребенок. Уже в дверях он продолжает умолять:

— Месье судья! Клянусь, я больше не буду!

Месье судья его не слушает. Месье судья уже перешел к следующему делу. Подошла очередь идиота — того, которого всю дорогу перло. Его обвиняют в том, что он разбил кассу в метро, швырнув в стекло урну.

Встает адвокат:

— Господин судья, прошу отметить, что мой клиент совершил это прискорбное деяние в тот момент, когда в кассе никого не было. Он был уверен, что ни один служащий парижского метро не пострадает.

— Разумеется, мэтр… э-э-э…

Ого. Похоже, судья забыл, как зовут адвоката. Он обращается к обвиняемому:

— За последние шесть лет пять из них вы провели в тюрьме, и каждый раз вас задерживали за одно и то же. Объясните, почему вы так поступаете?

— Господин судья, я одинок. Жить на улице очень тяжело…

— Ах, вот в чем дело? Ну что же, тогда я снова отправляю вас в тюрьму, если вам там уютно. Шесть месяцев.

Еще немного, и он спросит у обвиняемого, достаточно ли большой срок он ему назначил. А тот уже не просто счастлив — он реально в экстазе.

Старикашку, укравшего бюмажник, отпустили. А меня приговорили к полутора годам заключения, из них восемь месяцев условно. Приговор должен быть приведен в исполнение немедленно по окончании заседания. Судья принял решение, не задумавшись ни на минуту. Я признал все предъявленные мне обвинения, по-прежнему не понимая, что происходит.

У судьи не было никаких вопросов, да и откуда им было взяться?.

Итак, десять месяцев в тюрьме. Меньше года. Страшно, аж жуть. Да я почти обрадовался, как тот бомж, которому была нужна крыша над головой и еда.

Я мечтаю выспаться. Исчезнуть. Раствориться. В Богренеле меня всегда ждет чистая постель, простыни пахнут розой или лавандой, но я уже несколько месяцев почти не показывался у родителей.

Я их уважаю, даже если мое поведение говорит об обратном. Никогда я не позволял себе завалиться к ним под утро, как ни в чем не бывало, с головой, звенящей от ударов, которые я получал или сам раздавал ночью. Я засыпаю в тот час, когда отец встает. Он пьет на кухне кофе, уныло готовясь к очередному рабочему дню.

Он постарел. Он устал..

А я давно понял, что не имею права валяться на душистых простынях, выглаженных Аминой. Не могу себе этого позволить. И уже давно сплю в электричках. Меня уже тупо нет. Хочу одеяло, горячую жратву, а в воскресенье — мультики «Луни Тьюнс» по телевизору. Поэтому — вперед. В тюрьму Флери.

Добро пожаловать в дом отдыха. Утро мягко начинается с выпуска восьмичасовых новостей. Журналист, тараторя по сто слов в минуту, сообщает, что поезд сошел с рельсов и свалился в реку Ду, несколько человек получили легкие ранения, спасатели прибыли на место происшествия и эвакуируют пассажиров. Ален Прост выиграл Гран-при США; кукареку.

Погода на выходные: солнце, на северо-востоке легкая облачность, возможны грозы, температура обычная для этого времени года..

Я медленно просыпаюсь. Диктор умолкает, начинается дурацкая песня Жан-Жака Гольдмана, но меня это не раздражает. За день три или четыре раза прозвучит «Ламбада» — хит этого лета. Во всяком случае, нас пытаются в этом убедить.

Камеры открываются. Я потягиваюсь, разминаю шею, зеваю, рискуя вывихнуть челюсть. Скоро привезут кофе. Я слышу, как в коридоре дребезжит тележка. Протягиваю кружку, забираю свой поднос, возвращаюсь на койку. На «Шери ФМ» рекламная пауза. Девчонки верещат что-то о сапогах за сто девяносто девять франков.

«Нужно быть сумасшедшим, чтобы заплатить больше!».

Интересно, что бы они сказали, если бы я поделился с ними парой способов не платить вообще. Я макаю бутерброд в кофе. Маргарин тает, кофе покрывается масляной пленкой. Завтрак в постель. Чего еще желать. — разве что немного тишины. Я уменьшаю звук радио, насколько возможно, но оно будет бормотать до отбоя.

Заткнуть его невозможно. Лиан Фоли, Рок Вуазин, Джонни Холидей — вот самая страшная пытка, которой подвергают заключенных в тюрьме Флери-Мерожи. Это так же ужасно, как капли воды, падающие на темя. Есть от чего рехнуться. Но, к счастью, астматическое мяуканье Милен Фармер можно заглушить успокаивающим бормотанием телевизора..

Я богат. У меня есть двенадцать тысяч франков — а чтобы взять напрокат телевизор, надо всего шестьдесят в месяц. Тут есть шесть каналов, в том числе «Канал Плюс». Наступает время «Магазина на диване». Ведущий, Пьер Бельмар, мечтает, чтобы я ему позвонил. Он собирается продать мне вафельницу. Я обвожу камеру глазами.

Для того чтобы ее осмотреть, вставать не обязательно. «Очень жаль, Пьеро, но тут не найдется места даже для пакетика леденцов»..

Шкаф набит под завязку: сигареты (сам я не курю, это для новеньких, которые мрут без курева) и шоколадное печенье «Пепито», я его обожаю. Если мне что-нибудь нужно, я просто даю мой тюремный номер — это и есть номер моего счета. 186 247 Т. При этом с меня не берут никаких налогов. Я понемногу улучшаю свой быт, и вообще-то мне не на что жаловаться.

В первый день меня здесь встретил Ахмед, приятель из Богренеля. Он должен был вот-вот выйти на свободу и отдал мне кучу полезных вещей: стиральный порошок «Сан-Марк», губку, небольшое прямоугольное зеркало в розовой пластмассовой рамке, проигрыватель для компакт-дисков с наушниками и термос, чтобы держать воду холодной, а кофе горячим..

Безграничный мир сузился до нескольких квадратных метров. Но мне тут не душно. Ближе к полудню надзиратель предлагает выйти на прогулку. Это не обязательно. Я могу и дальше валяться на постели и поджидать, когда усатый старикан из телевизора предложит что-нибудь стоящее. Но я люблю прогулки: можно провернуть пару выгодных сделок.

Курильщики из недавно загремевших жестоко страдают от отсутствия «Житан». Если повезет, то в изоляторе какой-нибудь сострадательный полицейский даст им одну-две сигареты, но это ничтожно мало по сравнению с их ежедневной нормой..

Обнаружить новичков легко: все они в робе, которую им выдали тут. У них еще не было ни времени, ни возможности попросить, чтобы им привезли из дома нормальные вещи. На прогулке они встают так, чтобы можно было вдыхать дым чужих сигарет, и коршуном кидаются на окурки, которые старожилы отбрасывают небрежным щелчком..