Сумеречный сказ - Кайса Локин

положил конец обряду страшному. С той поры много лет уж кануло — никто более к озеру не ходил, капризы водяного не выполнял.

Однако ж, как про ведьму резко все жители загоготали, так тут же решили жертвоприношение устроить. На то жена Михайло постаралась. Каждой соседке своей она ужасов наплела про Ярославу: и дурная она, и женихов изводит, и отраву варит, и скот убивает. Охали, ахали, плакали — решили, наконец: надобно, так надобно. А заодно и для себя пользу получат: и от ведьмы избавятся, и благодать получат, ведь обязан был водяной обещание своё исполнять.

Когда ж расспросы пошли, так поняла всё Лада и заперлась вечером тёмным заперлась в избушке своей. Молиться она принялась: боязно стало за девку да за сынка, но против люда озлобленного не пошла.

Меж тем с вилами и топорами к дому Ярославы толпа подошла, всех собак да кошек огнём отогнала. Мужики силой девицу за косы вывели, чрез всю деревню и по лесу в одной рубахе проволокли. По рукам и ногам связали, косы густые распустили, на макушку венок из ярких цветов и лент нацепили — приодели для свадьбы с водяным. На тонкую шею камень тяжёлый привязали и, проведя по тропинке крапивной, под песни могильные в лодку уложили. Слёзы из очей Ярославы катились, к небесам она обращалась и о защите для Игоря просила. Ничто девицу более не тревожило, кроме благополучия любимого — её ведь судьба гнилыми людьми уж определена.

В лодку, что в ромашках, калине и васильках утопала, запрыгнул Михайло и на середину озера отправился. Цветы украшением служили, запахом голову дурили. Рука старосты ладонь девицы крепко сжимала, но не смотрела на него Ярослава, песням грустным внимала. Усмехнулся тогда Михайло робости и покорности её и, прижавшись, молвил на ушко:

— Коль послушалась бы меня, так сейчас бы не здеся лежала, а дома бы хлопотала и меня ночами тёмными встречала.

Ярость девицу одолела, распахнула она глаза и плюнула в лицо гаду. Речи гнусные слушать тошно стало: уж сколько Михайло вокруг неё ходил, заботой елейной окружал да предложения постыдные делал. Одначе не слушала его никогда Ярослава и всегда прочь гнала, не желая его подле себя видеть. Оттого и стала окружать её слава дурная: Михайло жизни мирной не дал.

— Гордая, да? — Михайло смахнул плевок и гадко улыбнулся. — Знай же, что ныне все твои земли моими станут, всё себе заберу, а животных твоих первыми под нож отдам. Ты же не увидишь счастья, не познаешь жизни мирной. Будешь на дне обитать и жабрами обрастать, — и, обернувшись к люду, загорланил: — Водяному невеста новая будет служить, женой ласковой станет да икорку метать устанет, — и под хор голосов опрокинул Ярославу в воду.

Мерно лодка Михайло плыла, оставляя позади цветов россыпь да круги в стороны расходящиеся. Совесть его души не касалась, страх в сердце не обитал — он с непослушной разобрался, власть свою в очередной раз показал.

Наутро горевать люди не думали: ведьму убили, а значит, покой заслужили. Одна лишь Лада слезами умывалась да сынова возвращения боялась. Корила она себя, ругала, плакала все дни и ночи напролёт, даже к озеру сходила однажды: пала на колени, берег целовала и прощения просила. Однако молчала земля — расправой страшила.

Игорь воротился чуть позже обещанного срока: в пути задержался, бумаг кипу подписывал, да ярмарка долго продолжалась. По прибытию домой хотел молодец сразу с милой лебёдушкой своей свидеться. Неспокойно было, душа его точно беду чуяла. В пути ещё что-то сердце тревожно кольнуло, но быстрее добраться он никак не мог.

Покуда сын котомки разбирал да наскоро кашу вкушал, маялась Лада, страх грудь обжигал, и сдалась она наконец. Рассказала на одном дыхании, что с Ярославой приключилось. Как громом поражённый, долго Игорь верить словам матери не хотел. Всё отрицал, не желал правде внимать, но заплаканные очи Лады токмо лишь в истине слов убежали.

— Виновата я, глупая, — шептала старуха, к ладони сына лбом прижимаясь. — Не уберегла, не смогла — струсила я.… — и зашлась рыданиями горькими.

Вскочил Игорь, на мать лишь на миг взглянул и бросился к озеру. Ведь знал он, прочувствовал беду, все сплетни да наговоры злой рок предвещали, да только не поверил молодец сердцу своему и с любимой не остался. Припал Игорь к берегу, камышами поросшему, и зарыдал горючими слезами.

— Прости меня, родненькая, прости меня, ненаглядная, — шептал он, челом об землю ударяясь. — Не уберёг я тебя, ясная, не спас от погибели жуткой. Нет мне прощения, услада моя. Нет мне покоя на свете этом и том, покуда ты в воде этой остаёшься! Забери меня, слышишь? Без тебя нет мне жизни.

В горе своём не заметил Игорь, как вода заходила кругами, как выплыла Ярослава и щекой холодной прильнула к любимому. Замер молодец и уставился на деву ни живую, ни мёртвую. Поверить не мог счастью своему: то ли морок, то ли правда — сомнения в клочья душу разрывали.

— Здравствуй, месяц мой ясный, — прошептала Ярослава, выбираясь на берег и рядом с ним становясь. — Не горюй, свет очей моих, не рыдай. Я подле тебя ныне останусь.

Застыла Ярослава и встретилась с ним взглядом: мутными её голубые очи теперь стали. Лицо её серым сделалось, синие линии ланиты и выю испещрили, в волосах ракушки мелкие застряли. Цветы из венка неопрятно торчали, грязная, тиной покрытая рубаха стан худой едва скрывала, а с края её водица так и капала, под ноги босые лужицей стекала.

— Что же сделали они с тобой? — встал на колени Игорь, к телу хрупкому прижимаясь. — Не защитил я тебя, невесту милую, не спас от иродов людских.

— Нет в том вины твоей, сокол мой, — подняла она его на ноги и, хладной рукой поглаживая, прошептала: — Не знал ты коварных мыслей соседей наших, не мог предвидеть, как поступят со мной завистники подлые. Отпусти и живи дальше, суженый мой.

— Как же так, Ярослава? — крепко сжал он её за плечи и в очи белёсые заглянул. — Не смогу я жить подле тех, кто извёл тебя, кто погубил наречённую мою.

Мягко вырвалась дева из объятий да прислонилась к иве, что ветвями тонкими гладь тревожила. Молчала Ярослава и небо вечернее рассматривала, шум леса слушала и мысли тёмные от себя отгоняла, но смириться со смертью