От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе - Маргарита Климова

Иначе в Житии Марии Египетской. Героиня Жития, александрийская блудница, одержима неистовой жаждой плотских наслаждений, заставившей ее покинуть родительский дом в двенадцатилетнем возрасте и в дальнейшем отдаваться при случае желающим бесплатно. Зрелище толпы паломников, уплывающих в Святую Землю, вызывает у Марии импульсивное желание отправиться с ними, хотя руководит ею, казалось бы, все та же греховная жажда. Бескорыстная жрица сладострастия, Мария не имеет денег и потому расплачивается за проезд своим телом. Не перестает она грешить и в Святой Земле, но в праздник Крестовоздвижения ее душу навсегда преображает чудо: неведомая сила «трижды и четырежды» не пускает Марию в толпе паломников на порог храма. Потрясенная своей отверженностью, блудница возносит покаянные мольбы к Богоматери, после чего ей дозволяется войти в храм. Помолившись, Мария уходит в Заиорданскую пустыню, где проводит в полном одиночестве, посте и покаянии 47 лет. Первые 17 лет ее отшельничества (в соответствии с семнадцатью годами былого разврата) ее мучает неутолимая жажда плотских удовольствий. Исследователи уже отмечали, что страдания Марии изображаются при этом с необычными для средневековых литератур психологизмом и даже «реализмом». Отшельницу преследуют не бесы в привлекательных или устрашающих обличиях, но желание отведать «египетской рыбы» или сладкого вина, а в ее мольбы к небу (отшельница неграмотна и текста настоящих молитв не знает) врываются слова некогда любимых ею фривольных песенок. Затем плотские искушения отступают от нее, и в последующие три десятилетия она постепенно утрачивает потребность в еде и питье. Все это отшельница рассказывает иноку Зосиме, Божьим промыслом отыскавшему ее в пустыне, – история этого аскета составляет своеобразную «рамку», в которую вписана «автобиография» Марии. Интересно, что отшельник Зосима – тоже великий грешник, ибо в своем затворе он впал в грех гордыни, возомнив себя непревзойденным в аскетических подвигах; от этого опасного заблуждения его и избавляет Божественный Промысел. Упомянутая ранее агиографическая схема «Отшельник обращает грешницу проповедью или деянием» в Житии Марии Египетской вывернута наизнанку, ибо в нем роль проповедника и просветителя доверена женщине, бывшей грешнице. Описанная рамочная конструкция не была изобретением автора этого текста. Ее обнаруживаем мы в Житии первого христианского пустынножителя Павла Фивейского (15 января), создание которого относят к IV в.[115]. Преподобный Антоний Великий, согласно его собственному признанию, пережил, как и Зосима, временное впадение в грех гордыни и был возвращен на путь истинный встречей с пустынножителем Павлом. Но если для Антония эта встреча – лишь один из эпизодов его продолжительного подвижничества, то Житие Зосимы Палестинского встречей с Марией практически исчерпывается. Из Жития Павла Фивейского заимствуется и заключительный эпизод – вышедший из пустыни лев помогает отшельнику, принявшему исповедь собрата, предать погребению его мертвое тело. Отметим удачное введение в Житие «святой блудницы» такого «персонажа». По давнему, еще античному поверью, лев считался животным благочестивым и «целомудренным», с яростью преследующим блудниц и прелюбодеев[116]. Его участие в погребении Марии[117] доказывает обретенную отшельницей душевную и телесную чистоту.

Житие Марии Египетской имело существенный резонанс в христианской культуре Востока и Запада (оно, например, стало образцом для католического Жития Марии Магдалины). К восточным славянам этот агиографический памятник пришел вскоре после крещения Руси[118] и со временем врос в самую толщу народного православия. Отдельные эпизоды этого Жития так глубоко врезались в народную память, что зажили самостоятельной жизнью. Так, встреча Зосимы в пустыне с отшельницей, потерявшей былую женскую прелесть и более похожей на тень, нежели на человека, получила продолжение в русских духовных стихах, хотя история раскаявшейся блудницы в этом жанре религиозного фольклора почти не сохранилась[119]. Мария Египетская стала популярной героиней восточнославянских народных легенд, где она, например, называется матерью-женой другого великого грешника народного православия, Андрея Критского (его знаменитый Покаянный канон и Житие Марии соседствуют в великопостной службе)[120]. В системе «святых заступников» теплой народной веры Андрею и Марии отводится роль «наставников в покаянии». Героиня византийского Жития, равно неистовая в грехе и аскетизме, – популярный персонаж мировой литературы Нового времени. Например, Мария Египетская появляется в финале гетевского «Фауста», а «корабельный эпизод» ее Жития использован и переосмыслен в «Балладе об Ивлин Ру» Б. Брехта. Минувшие столетия не охладили чувственный жар, исходящий от страниц этого необычного Жития (этот жар с тревогой и сладкой мукой ощущали при знакомстве с историей прекрасной грешницы невинные юноши – и заглавный герой романа Ф. М. Достоевского «Подросток», и замятинский отрок Еразм)[121]. Марии Египетской посвящено одноименное стихотворение М. А. Кузмина[122], наконец, отголоски ее Жития обнаруживаются в «Бесах» Ф. М. Достоевского[123]. В ряду писателей Нового времени, обращавшихся к образу Марии Египетской, обычно упоминается И. С. Аксаков, хотя специальному анализу в этом аспекте его поэма почти не подвергалась.

Во введении в поэму И. С. Аксаков описывает свои впечатления от чтения житийных текстов. Мимоходом воздав положенную хвалу аскетам и мученикам, он продолжает:

Но падший духом и восставший,Но тот, который в цвете силСей грешный мир, его пленявший,Так человечески любил,Кто много суетных волнений,Кто много благ земли вкушал,Пока со страхом не позналВсей меры тяжких заблужденийИ, мучим жаждою святой,Палим огнем воспоминанья,В пучине страшной покаяньяНашел спасенье и покой,Тот ближе к нам. Его паденье,Страданьем выкупленный грехИ милость Божия – для всехЖивотворящее явленье[124].

Эти строки могут служить прекрасной иллюстрацией той любви, которой пользовались жития «грешных святых» у рядового читателя. Но одновременно настораживает то, какими словами поэт передает естественную оппозицию между грехом и раскаянием, чувственной прелестью земной жизни и «пучиной страшной покаянья». Думается, что уже здесь обозначен тот внутренний творческий конфликт И. С. Аксакова, который, в конечном счете, прервал его работу над поэмой.

Сохранившийся текст «Марии Египетской» состоит из введения, четырех небольших глав и отдельного фрагмента – песни героини. В своей обработке житийного текста поэт отказался и от «первого лица» повествования, и от рамочной конструкции.

Начальные главы поэмы описывают внешность и духовный облик Марии-грешницы и проникнуты нескрываемой симпатией к ней автора. При этом подчеркиваются не только телесная красота Марии, но и грациозная легкость и теплота ее незлобивого сердца, сохраненная посреди порока почти детская невинность души. Третья глава изображает магическое воздействие прекрасной блудницы на окружающих, упоминает о совращенных ее красотою монахах и о победе Марии над строгими доводами Александрийского Гностика, обличавшего земную жизнь. Этот анахроничный эпизод – «диспут» героини, жившей в конце V – начале VI в., с христианским мыслителем I–II вв. Климентом Александрийским, равно как и описание героини, созданы творческим воображением автора. Лишь четвертая глава – расспросы Марии о богомольцах, плывущих в Иерусалим, ее желание увидеть Святую Землю и решение отплыть туда на корабле, расплачиваясь за проезд собственным телом, – находит соответствие в тексте Жития. Впрочем, в нем путешествие Марии вызвано не ее детским любопытством, а все той же неуемной жаждой чувственных наслаждений, которая определяла жизнь прекрасной грешницы. Последний фрагмент – песня Марии, проникнутая апологией свободной чувственности, вероятно, прозвучала бы во время путешествия на корабле. На этом завершается дошедшая часть поэмы. Таким образом, поэт обрывает ее действие раньше его начала по тексту Жития.

Судя по упоминаниям о поэме в письмах И. С. Аксакова, работа над «Марией Египетской» продолжалась несколько лет. Поэт неоднократно возвращался к своему замыслу, обдумывал продолжение, писал новые фрагменты, пока не решил, по его собственному признанию, «отказаться от этого труда, от претензий на христианскую эпопею; для этого надо быть лучшим христианином»[125]. Эта фраза, на наш взгляд, требует осмысления. Прежде всего, отметим, что такие «претензии» у Аксакова, действительно, были, о чем говорит краткая, но многозначительная характеристика первых веков христианства во введении в поэму. Можно далее усомниться в пригодности для этой цели избранного им сюжета (ведь большую часть жизни его героиня провела бы в пустынном уединении) и в органичности самого жанра «христианской эпопеи» для отечественной словесности – за всю ее историю ничего аналогичного монументальным творениям Мильтона и Клопштока так и не появилось. Едва ли по силам эта задача была и для поэтического дара И. С. Аксакова. Однако главная причина его неудачи связана с тем, что поэт не смог даже сам для себя осмыслить и объяснить грядущую душевную метаморфозу своей героини, примирить ее грациозный и очаровательно легкий характер с христианским идеалом. Кажется, что, подобно своей героине, автор поэмы слишком очарован чувственной прелестью «грешного мира», слишком «человечески» его любит, чтобы принять не умом, но сердцем необходимость аскетического отречения от этого мира. Не удивительно, что эта идея так и не обрела у него своего поэтического воплощения (впрочем, аскетический идеал мало привлекал русских писателей и в дальнейшем). Следует попутно заметить, что столь увлеченно обрисованный им характер едва ли был способен выдержать суровое полувековое покаяние в пустыне (житийная Мария Египетская кажется нам совсем иной). Гораздо легче представить его героиню в сонме мучениц времен массовых гонений на христиан – теплота незлобивого сердца могла бы бросить ее на сторону гонимых, как это случилось некогда с добродушным блудником и пьяницей Вонифатием, принявшим мученическую смерть при императоре Диоклетиане (19 декабря).