Книга Розы - Роза Эпштейн

В младенческом возрасте, едва начав ходить, Борис упал на плиту (это случилось в деревне у бабушки Розы) и получил ожог бедер и икроножных мышц. В результате мама вынуждена была до девяти лет носить его на руках. Потом, видно, мышцы наросли, и Борька пошел сам.

С речью у него тоже были проблемы. Помню, приходила к нам какая-то тетя Лиза, шить простыни, наволочки, потому что у мамы на все сил не хватало с такой оравой. Машинка у нас была зингеровская. И нам с Борькой нравилось смотреть, как она строчит. И вот однажды стоим рядом, наблюдаем и вдруг видим, как тетя Лиза снимает с головы волосы и кладет на машинку. Я – бежать из комнаты, а Борька как стоял, так и оцепенел от испуга.

– Мама, тетя голову сняла! – ору я.

Мама влетела в комнату:

– Лиза, как же так?! – Мама-то знала, что портниха носит парик, но не думала, что та снимет его при детях.

Борька бледный как стена, мама его давай целовать и сплевывать. Испуг так снимала. После того случая Борька долго не разговаривал. Мама с ним упорно занималась. И только начал отходить после Лизки, как новая напасть.

К нам во двор приходил один нищий, мальчик, видимо, немой. Милостыню он просил так:

– Ма, па, дай!

И нас им всегда пугали:

– Не слушаешься? Придет «ма, па, дай», и я скажу, чтобы он к тебе подошел.

Мы и правда его боялись. Мальчишка был грязный, вшивый. Потому Маличиха, которая борщ с сахаром варила, решила его как-то помыть в корыте, в котором стирала белье. Он так орал, отбивался. Но она его вымыла. Три раза воду меняла, и потом еще волосы ему обкорнала, чтоб от вшей избавить. И вот мальчишка гладит свое тело, которое вдруг стало белым, и причитает:

– А-а-а, ма, па…

Соседи Маличиху ругают:

– Что ж ты так мальчишку? Он и так пуганый!

Мы с Борькой стояли в кухне. И вдруг заходит этот мальчишка и говорит:

– Ма, па, дай пе.

Чего он хотел, не знаю. В ужасе я закричала и мимо него – бежать. А Борька остался в кухне. И опять онемел с перепугу. Мама в больнице уже лежала. На крик мой Маруська пришла:

– Ще таке заразу занесет.

И выгнала парнишку, но кусочек хлеба дала. А на Борьку не обратила внимания, что тот сидел на полу и раскачивался. Пришла другая соседка и спрашивает:

– Борь, ты чего?

Я говорю:

– Та вин испугався вот этого «ма, па, дай пе».

– Вот сволота какая, каждый раз он в наш двор заходит! – возмутилась соседка. – Вот Маличиха его поймает, искупает опять – долго не придет.

И вдруг Борька спрашивает:

– Правда?

А потом опять замолчал надолго. Поэтому родители и отдали его в школу для дефективных. Говорил он плохо, хотя считал и писал нормально. После семи классов отец устроил его в парикмахерскую учеником. Как-то одна соседская девчонка, зная, что он парикмахер, попросила подстричь ее.

Боря посадил ее на табуретку и стал стричь. Она ему говорит: хватит. А он:

– Сейчас еще подровняю.

И до того доподравнивался, что испортил ей всю прическу. Девчонка в зеркало глянула и завопила:

– Я ему морду набью.

Тут я встряла:

– Только попробуй! Ты сама напросилась, а он не парикмахер, а ученик.

Глава 6

Сталинская родня

Наша семья, когда мы жили в Сталино, считалась устроенной. А другой брат отца с кучей детей был бедным. Жили они в деревне. Помещиком до революции там был Бормашенко. И все село носило фамилию Бормашенко. Кроме Эпштейна. А имя у брата было еврейское – Шемейр, но все звали его, как и моего отца, Соломоном. И отправил тот Соломон своего сына к нам и написал: «Зямку тебе отправляю, хай вин учится». И стал Зямка по паспорту Эпштейном Зиновием Соломоновичем.

Зиновий, пока жил у нас, окончил школу, в армии отслужил, получил направление на учебу в Москву в танковую академию. Там он женился на своей двоюродной сестре Маньке. Ее мать, тетя Маня, жила в Москве, была ярой коммунисткой и депутатом Моссовета. Зиновий приходил к ним, когда учился в академии. Ну и понравилась ему Манька, ладненькая, пухленькая, черноглазая, косы длинные черные. Они поженились. Это еще до войны.

Еще в Сталино жила тетя Феня, младшая из маминых сестер, – мать Марьяны, которая потом уехала в Израиль. Тете Фене все помогали, потому что она одна без мужа двоих детей поднимала. Муж ее, кровельщик, упал с крыши и разбился. Брат Яшка, который работал главбухом шахты, на зиму привозил ей уголь. А другой брат Мишка – дрова. Зимы в Сталино были холодные. Мама помогала тете Фене деньгами. Пойдет на рынок и в форточку ей бросает, когда пять, когда десять рублей. Иногда тетя Феня приходила к нам и орала:

– А, буржуи недорезанные! Живете, жрете, а у меня дети голодные.

В Сталино жила и тетя Цива – родная сестра отца и очень колоритная личность. Она была замужем за Гришей Макаревичем. Сама тетушка – мощная, крупная, а муженек – щуплый. Макаревичи держали кузню при доме – в глинобитной халупе. Причем сама Цива работала кузнецом. Основными клиентами ее были цыгане, которым надо подковать коня или узнать, почему конь прихворнул. По ночам ей в окно стучали путники. Тетушка вставала, надевала свою широченную юбку, кофту и шла открывать кузню. Цива легко управлялась с лошадьми. Задерет коню ногу, осмотрит копыто. И если увидит, что подковы стерты и копыта сбиты, то хозяину достанется по первое число:

– А если б меня здесь не оказалось? Как бы твой конь шел дальше на трех ногах?

Клиенты тетушки, как правило, просили попить. Во дворе дома муж ее много лет назад выкопал глубокий колодец. Цива черпала из него воду только своим ведром, дабы не испоганить, а уж потом разливала по кружкам жаждущим. Под утро, удостоверившись, что в кузне огонь погашен, запирала ее и возвращалась в дом. Но соседи возмущались, потому что на улице порой оставались разбросанная солома и лошадиный помет:

– Цива, иди убери за лошадьми.

Хотя такое случалось не часто – тетушка следила, чтоб клиенты за собой убирали.

Перед войной муж Цивы Гриша ушел от нее к другой женщине на соседнюю улицу. Причем не к молодой, а практически к ее ровеснице. Пережить это тетушка не могла. Оскорбленная до глубины души, она каждую субботу выжидала время, когда в доме соперницы открывали ставни, и била стекла. Ее увещевали все. И Гриша приходил, уговаривал:

– Ну что ты делаешь? Ты же добрая женщина. Пойми: я ушел навсегда. Не надо хулиганить.

Добрая женщина на уговоры не поддавалась:

– Вы вместе с ней уйдите с моих глаз, тогда я успокоюсь. А пока живешь рядом, била ваши окна и буду бить. Пусть меня за это посадят. Но я тебя в покое не оставлю.

Оставшись одна в доме, Цива стала привечать у себя старых евреев. В Сталино в то время не осталось церквей – их разрушили, синагогу закрыли. И по пятницам вечерами к тетушке приходили евреи с Торой и читали талмуды в длинной комнате. Когда про это узнали власти, к Циве пришли серьезные люди и спросили: