Все женщины — химеры - Гай Орловский

Мариэтта отпрыгнула в сторону, я увидел по ее перекосившемуся лицу, что едва-едва удержалась от женского взвизга, а вбежавший со двора ящеренок, не обращая на нее внимания, прыгнул мне на ногу, быстро вскарабкался по штанине, затем по рубашке и, умостившись на плече, посмотрел сверху победно и уверенно.

— Что это за зверюга? — проговорила она с трудом. — Какая страшная…

— Ничего вы, полицейские, не понимаете в искусстве, — сказал я. — Для вас красивые только кошечки да белочки?.. А для настоящего эстета крокодил намного прекраснее. Споры между настоящими ценителями искусства идут только на тему, какие крокодилы прекраснее: нильские или африканские? Есть еще эстеты, для которых кайманы лучше всех на свете, но они все-таки в меньшинстве… Аллигаторы рулят в мире красоты и утонченного изящества!

Она сказала язвительно:

— А это у тебя кайман или аллигатор?

— Это новый вид, — сказал я страшным шепотом. — По сохранившейся дээнка восстановили тираннозавра!.. Ну, как восстановили мамонта, бизона и лобковую вошь.

Она поморщилась.

— Это уже не наука, а черт-те что… Куда народные деньги идут?.. Я без лобковой вши как-то проживу. Даже без мамонтов. Ладно, что здесь случилось? Почему был сигнал тревоги?

Синенко сказал зловещим голосом:

— Если не будешь с нами сотрудничать, скажу, с каким счетом кончилось и кто победил…

Я вскрикнул в ужасе:

— Замолчи, а то сейчас убью!

Мариэтта в недоумении посмотрела на третьего, что похож на чиновника.

— О чем они?

Мы с Синенко одновременно уставились на нее, чиновник тоже посмотрел и покачал головой.

— Мариэтта… Это очень сложно, женщины не понимают… Но кто мне может объяснить, почему вся система охраны и сигнализации отключена. У меня вопрос к хозяину, что случилось?

— Отключена? — спросил я всполошенно. — Зачем вы ее отключили? Мне это нужно! Если поставили, то поставили. Правительство знает, что простому человеку делает. А вы чего ломаете?

Мариэтта сказала сержанту сердито:

— Тебе не кажется, что он переигрывает?

— И здорово, — ответил он. — Нервничает. Вот и прячется за такой ширмой.

— Какой ширмой? — спросил я. — Какой ширмой? Не знаю никакой ширмы!.. У меня все открыто! Даже в туалете двери нет!..

— Есть, — сказал чиновник.

— Вот видите, — заявил я. — Так вот живу, даже не замечаю. Потому что я — творческая натура. А вы вот все замечаете, как не стыдно?

Они посматривали на меня как-то странно, наконец чиновник сказал раздельно:

— Я, Карлашев, представляю полицию Юго-Западного округа.

— Очень, — буркнул я, — как бы приятно. И че?

Он объяснил:

— Поступил сигнал, мы обязаны проверить. У ваших ворот стоит неопознанный автомобиль. Аппаратура указывает, что у вас гости…

Я охнул:

— У меня? Какие гости, где гости?.. Зачем мне гости, когда я смотрю футбол? Футбол — дело сугубо личное!

Мариэтта уже исчезла, Синенко пошел следом, но из холла двинулся в другую от нее сторону.

Карлашев покачал головой.

— Кто прячется в вашем доме?

— Прячется? — переспросил я. — Да где у меня прятаться? Дворец, что ли? Обыщите все норки…

— Сейчас сообщат, — заверил он, оглянулся, прислушался. — После этой вашей адской музыки в ушах грохот…

— Это ваш Синенко поскользнулся, — ответил я.

Он спросил быстро:

— На чем?

Я пожал плечами.

— Ваша Мариэтта чего-то испугалась, на том самом сержант и поскользнулся.

Он поморщился.

— Грубо теперь молодежь шутит.

— А вам сколько? — спросил я.

— Я старше вас на пять лет, — ответил он высокомерно. — Между нами целая эпоха иной морали, технического развития, других взглядов и отношения к миру.

— Конечно, — буркнул я, — у вас, стариков, более правильное… Вы инквизицию еще застали?

Ответить он не успел, из гостиной влетела Мариэтта с расширенными глазами, на белых сапожках красиво расцветают, как дивные алые цветы, крупные капли крови.

— Там… Там… Там убитые! Еще теплые!

Рука Карлашева дернулась к пистолету, словно у Гиммлера при слове «культура».

— Что-о?.. Где Синенко?

— Осматривает, — ответила она и вздрогнула. — Там все в крови!.. Даже на стенах кровь… и мозги!

Карлашев покосился в мою сторону. В дверном проеме показался сержант.

— Даже так? Вызовите экспертов.

— Уже, — ответила она. — По экстренному. Через семь минут вертолет сядет у входа. Итак, Евген… это ваше настоящее имя? Что вы скажете о трупах в вашем доме? Я успела увидеть двух… но, возможно, есть еще?

Я подскочил, сам чувствую, как глаза стали дикими, а волосы поднялись дыбом, хорошо реагирую, молодец, какой великий актер во мне погибает, почище Нерона.

— Что-о-о?

Мариэтта и Синенко переглянулись, а представитель полиции Юго-Западного округа повторил раздельно:

— Вам же сказано, два… трупа… свежие… еще теплые… в лужах крови…

Ящеренок сердито зашипел на него, устрашающе раскрыв красную и пока беззубую пащечку.

Я вскрикнул:

— Так зачем вы их мне принесли?.. Или вы их на месте убили?.. Так у меня не было гостей! Это все ваши провокации!.. Вы мне еще и героин подбросите, я заранее протестую!..

Синенко сказал быстро:

— Посмотрю там еще… Там просто бойня была!.. Все стены исковыряли пулями!.. Это же надо… Красиво живешь, Юджин!

Он исчез, Карлашев не сводил с меня прицельного взгляда холодных глаз. С какой бы скоростью пистолет ни возникал у меня в ладони, но, боюсь, этот натренированный модник успеет выхватить свой из кобуры скрытого ношения раньше меня. Тем более выстрелить.

— Беда в том, — проговорил он, все еще не сводя взгляда, — что мы всего лишь полиция… Если когда-то и министров брали с поличным, то теперь нам оставили только всякую шушеру.

— А министры? — спросил я. — Их берут другие? Повыше рангом?

Он вздохнул:

— У всех связи, знакомства, блат… Хотя на самом деле это только прикрытие.

— Не связи? — спросил я.

Он поморщился.

— Связи связями, но у них крыша получше, чем просто связи. Мир слишком уж разогнался к глобализации, люди не готовы… да и не хотят. А если и согласны, то на собственных условиях, а не общих… Так что у нас возможности ограниченны…

Он на что-то намекал, но я все не мог врубиться, потому ответил осторожненько:

— Ну, жаль, конечно…

— Страны, — сказал он, — вынужденно сократили армии, дали централизацию всем районам и кластерам, а к чему привело?.. Вот именно. Новое вино нельзя наливать в старые кувшины, как сказал великий винодел Соломон. Или это был Ной?

— То изрек Иисус, — поправил я.

Он изумился:

— Разве Иисус не плотничал?

— Одно другому не мешает, — напомнил я. — Говорят же, пьет как слесарь…

— Пьет как ирландец, — поправил он книжным тоном, — так правильно.

— А что, все слесари ирландцы?

— Погугли, — огрызнулся он с неудовольствием, — в их родословной я не копался.

Синенко вошел подчеркнуто спокойный, ироничный, хотя еще более тяжелый и массивный.

— Мариэтта уже сказала? Нет? Там не два, а четыре трупа… В разных местах, в красноречивых позах, только здесь чисто… Юджин, что это у вас на руках?

Карлашев и Мариэтта заинтересованно уставились на мои кисти. Там все еще побаливает, веревка хоть и недолго побыла на моих руках, но зверски натерла кожу.

— Где? — переспросил я.

— Вон, — сказал Синенко и некультурно указал пальцем.

Я посмотрел, сказал гордо:

— Стигматы, что же еще!

— Чего-чего? — спросил Карлашев.

— Стигматы, — пояснил я. — У слишком верующих появлялись в тех местах, куда Христу вбивали железные костыли, а у меня проступили на местах, где у невольников были цепи… Ну так, чуть покраснела кожа. Вы же помните песню о невольниках?

Карлашев внимательно оглядел кисти обеих рук, покачал головой.

— Это не от наручников. Больше похоже на веревку.

— Вам виднее, — согласился я. — Я когда слушал музыку, представлял, что руки у меня связаны… но чем, гм, как-то не конкретизировал. Просто ощущение, понимаете? Из этих ощущений возник импрессионизм, это искусство такое… вроде футбола низшей лиги.

Мариэтта, прислушиваясь одним ухом, бросила ядовито:

— Импрессионизм от впечатлений, а не ощущений!

— Здорово, — обрадовался я. — Значит, я еще и впечатлительный, а не только ощущательный? То-то меня всего трясет!.. Может быть, вы меня обнимете, чтобы я перестал дрожать и вздрагивать?

Она смерила меня злым взглядом.

— Послушай что-нибудь успокаивающее.

— Давай я обниму, — предложил Синенко.

Я смерил его опасливым взглядом.

— Я человек старых взглядов, понимаете ли…

— Без намеков, — сказал он угрожающе. — Я человек еще более старых.