Апелляция - Джон Гришэм

Знаменитый шеф-повар представил изысканное меню: на закуску были поданы икра и шампанское, затем суп из лобстера, соте из фуа-гра с гарниром, свежая шотландская дичь для любителей мяса и букет из морских водорослей вместо овощей. На десерт принесли великолепное многослойное желе — венец кулинарного искусства. Каждое новое блюдо, включая десерт, сопровождалось новым вином.

Карл съедал все, что ему подавали, и много пил. Он разговаривал только с банкиром, потому что банкир слышал новости с юга и, похоже, сочувствовал ему. Брианна и Сэнди перешептывались самым неприличным образом и на протяжении всего ужина критиковали всех остальных светских львиц, присутствовавших среди гостей. Они умудрялись возить по тарелкам еду, не положив в рот ни кусочка. Уже полупьяный, Карл чуть не высказал возмущение жене, когда та ковыряла водоросли. «Ты знаешь, сколько стоит эта чертова еда?» — хотел спросить он, но затевать ссору явно не стоило.

Знаменитый повар, о котором Карл никогда не слышал, был представлен публике и получил бурю оваций от четырехсот гостей, из которых практически все остались голодными после пяти блюд. Но ведь вечер затевался не ради еды. А ради денег.

После двух коротких речей на сцене появился аукционист. «Опороченную Имельду», подвешенную на маленьком передвижном кране, вкатили в атриум и так и оставили висеть в двадцати футах от пола, чтобы все могли ясно ее видеть. В свете софитов она смотрелась еще более экзотично. Толпа затихла, пока армия нелегалов, облаченных в смокинги и бабочки, убирала со столов остатки еды.

Аукционист продолжал разглагольствовать об «Имельде», а все присутствующие слушали. Потом он рассказал о художнике, и толпа прислушалась еще внимательнее. Был ли он сумасшедшим? Больным? Находился ли на грани самоубийства? Они жаждали подробностей, но аукционист не мог рассуждать о делах столь обыденных. Он оказался британцем, притом очень хорошо воспитанным, уже одного этого было достаточно, чтобы накинуть как минимум один миллион на окончательную цену.

— Предлагаю начать торги с цены пять миллионов, — сказал он в нос, и в толпе раздались удивленные возгласы.

Общество Сэнди резко наскучило Брианне. Она придвинулась к Карлу, захлопала ресницами и положила руку ему на бедро. Карл ответил ей, кивнув ближайшему ассистенту, с которым заранее договорился. Ассистент подал знак аукционисту на сцене, и «Имельда» ожила.

— Пять миллионов у нас есть, — объявил аукционист. Громогласные аплодисменты. — Неплохое начало, спасибо. Попробуем перейти к шести.

Шесть, семь, восемь, девять, и вскоре Карл кивнул уже на цифре десять. Он продолжал улыбаться, но внутри его выворачивало наизнанку. Во сколько ему обойдется эта мерзость? В зале было еще как минимум шесть состоявшихся миллиардеров и несколько будущих. Нехватки раздутых до безобразия человеческих эго и денег явно не наблюдалось, но ни одному из присутствующих здесь богачей статья в прессе не нужна была так сильно, как Карлу Трюдо.

И Пит Флинт это понимал.

Два участника торгов выпали на пути к одиннадцати миллионам.

— Сколько еще осталось желающих? — шепотом спросил Карл у банкира, который наблюдал за толпой, выискивая конкурентов.

— Пит Флинт и, быть может, кто-то еще.

Сукин сын. Когда Карл дал добро на двенадцать миллионов, Брианна практически засунула язык ему в ухо.

— Ставка в двенадцать миллионов принята! — Толпа разразилась аплодисментами и восторженными криками, когда аукционист внес весьма мудрое предложение: — А теперь пора сделать небольшую паузу и передохнуть.

Все гости выпили. Карл глотнул вина. Пит Флинт сидел за ним сзади через два стола, но Карл не осмелился повернуться и признать, что они вступили в битву друг с другом.

Если Флинт действительно сократил инвестиции в акции «Крейн», то благодаря вердикту он обогатится на миллионы. Карл же на этом вердикте потеряет миллионы. Правда, пока все было лишь на бумаге, но разве это меняет дело?

«Имельда» же существовала отнюдь не на бумаге. Она была реальна и осязаема, и это произведение искусства Карл потерять просто не мог, по крайней мере не в пользу Пита Флинта.

Раунды 13, 14 и 15 были великолепно проведены аукционистом, и каждый заканчивался неистовыми аплодисментами. Слухи быстро распространялись, и вскоре все уже знали, что состязаются Карл Трюдо и Пит Флинт. Когда аплодисменты стихли, два тяжеловеса вновь вступили в борьбу. Карл кивнул на цифре 16 миллионов, затем последовали овации.

— Кто-нибудь поставит семнадцать миллионов? — напирал аукционист, явно испытывая интерес к происходящему.

Долгая пауза. Напряжение было таково, что в воздухе, казалось, пробегали электрические разряды.

— Что ж, хорошо. Шестнадцать миллионов — раз, шестнадцать миллионов — два… Ах да, сделана ставка в семнадцать миллионов.

Карл давал себе клятвы и сам нарушал их на протяжении всей этой пытки, но твердо решил, что не пойдет дальше семнадцати миллионов. Когда шум стих, он откинулся в кресле так же спокойно, как любой корпоративный рейдер, который может пустить в ход целые миллиарды. Он закончил и был вполне доволен этим фактом. Флинт блефовал, а теперь Флинт же и получит эту старушку за 17 миллионов.

— Могу ли я повысить ставку до восемнадцати? — И вновь овации. У Карла появилась еще пара лишних минут на раздумья. Если он был готов выложить семнадцать, то почему не восемнадцать? А если он согласится и на восемнадцать, то Флинт поймет, что он, Карл, дойдет до победного конца, черт возьми.

Попытка не пытка.

— Итак, восемнадцать? — спросил аукционист.

— Да, — ответил Карл достаточно громко для того, чтобы его услышали. План сработал. Пит Флинт отступил, сохранив кучу денег, и радостно наблюдал за тем, как великий Карл Трюдо завершает совершенно идиотскую сделку.

— Продана за восемнадцать миллионов мистеру Карлу Трюдо! — взревел аукционист, и все присутствующие вскочили с мест.

«Имельду» опустили на пол, чтобы новые владельцы могли попозировать с ней. Многие другие, испытывая зависть и в то же время упиваясь гордостью, таращились на чету Трюдо и их новое приобретение. На сцене материализовался ансамбль, и пришло время танцев. Брианна была в ударе: деньги всегда приводили ее в сумасшедший восторг, но на половине первого танца Карл осторожно подтолкнул ее в направлении выхода. Разгоряченная, она похотливо пыталась продемонстрировать как можно больше обнаженных частей тела. Мужчины смотрели на нее, и ей это нравилось.

— Уходим, — сказал Карл после второго танца.

Глава 4

За ночь Уэс каким-то образом умудрился перебраться на диван — гораздо более подходящее место для отдыха — и когда проснулся, еще до рассвета, Мэк лежал рядом, уткнувшись ему в бок. Мэри-Грейс и Лайза распластались на полу под ними, и, казалось, весь мир для них не существовал. Они смотрели телевизор, до тех пор пока дети не уснули, а потом тихо открыли и распили бутылку дешевого шампанского, которую давно берегли для особого случая. Алкоголь и усталость сделали свое дело, и они отключились, успев дать друг другу клятву проспать целую вечность.

Пять часов спустя Уэс открыл глаза и уже не смог их закрыть. Он снова находился в зале суда, весь на нервах, покрытый испариной, наблюдая за тем, как вереницей выходят присяжные, и пытаясь разгадать их мысли, а потом слышал волшебные слова судьи Харрисона. Он никогда не забудет эти слова.

Его ждал чудесный день, и он не собирался тратить его на лежание на диване.

Он осторожно встал, не потревожив Мэка, накрыл его одеялом и молча прошел в их с Мэри-Грейс неубранную спальню, где переоделся в спортивные шорты, футболку и туфли. Во время суда он старался бегать каждый день, иногда в полночь, а иногда в пять утра. Месяц назад его запросто можно было встретить за шесть миль от дома в три часа ночи. Бег помогал ему освежить голову и снять стресс. Он разрабатывал стратегию, проводил перекрестный допрос свидетелей, спорил с Джаредом Кертином, выступал перед присяжными и успевал выполнить кучу других дел, бороздя асфальтовые просторы во тьме.

Возможно, во время этой пробежки ему удастся сконцентрироваться на чем-то другом, кроме процесса. Быть может, на отпуске. На пляжном отдыхе. Но перспектива возможной апелляции уже тяготила его.

Мэри-Грейс не шелохнулась, когда он на цыпочках вышел из квартиры и закрыл за собой дверь. На часах было 5.15.

Он разбежался без всякой разминки и вскоре оказался на Харди-стрит, направляясь к кампусу Университета южного Миссисипи. Ему импонировало спокойствие этого места. Он кружил у общежитий, где когда-то жил, у футбольного стадиона, где когда-то играл, а через полчаса завернул в «Джава Веркс», его любимый кафетерий, через дорогу от городка. Он положил четыре монеты по двадцать пять центов на прилавок и взял маленькую чашку кофе домашнего купажа. Четыре монеты по двадцать пять центов. Он чуть не рассмеялся, отсчитывая их. Он всегда заранее думал о покупке кофе и поэтому вечно охотился за четвертаками.