Невеста моего брата - Патрик Бессон

* * *

Я не был в Нейи с момента нашего переезда в Мароль в 1981 году. Папа купил большую аптеку в Буаси-Сан-Лежэ, а мама открыла кабинет в Сусиан-Бри. Ни я, ни мой брат не понимали их внезапно вспыхнувшей любви к деревне. Мы знали только то, что Катрин хотела сад, а пана хотел мира с Катрин, хоть она с ним никогда и не воевала.

Город мало изменился за последние двадцать лет, но крайней мере в северной своей части, образующей треугольник, граничащий на западе с городом Курбевуа, а на востоке с городом Левалуа-Перре. Любой пригород вселяет меланхолию, даже если это шикарный пригород. Нейи — это тоже провинция, и доказательство тому указатели «Центр города». Автобусы здесь ездят пустые, и только ранним утром и поздним вечером они заполняются прислугой. Здесь нет прохожих. В Нейи не ходят. Есть американский госпиталь: центр пыток, над которым развевается флаг США, как в Гуантанамо. Школа Маримон все также принимает девушек из богатых семей, только теперь их снимают на камеры слежения. На углу авеню дю Шато и улицы дʼАржансон находится парк, в котором я поцеловался в первый раз 1 апреля 1974 года. Это было во время передачи «Откройте кавычки». Мне было одиннадцать лет, а Каролине Лафит, моей партнерше, — четырнадцать. Мои родители отправились на ужин к ее родителям, оставив нас с Бернаром Пиво и моим братом-малышом. Для Каролин это тоже было в первый раз. Я воспользовался тем, что она хотела начать свою карьеру целовальщицы с мальчиком младше себя, чтобы не выглядеть полной дурочкой. Сегодня парк дю Шато продан под вырубку. Сегодня, в декабре 2006 года, в тот момент, когда я пишу эти строки. Так как отныне я часто приезжаю в Нейи, один или два раза в месяц. Как на улицу Рима, так и на улицу Батиньоль. Это в Мароль я больше ни ногой. Запрещено.

Улица Пюви-де-Шеван — это тупик. Я видел в этом плохой, то есть хороший знак, по поводу отношений между Фабьеном и Аннабель. Улица находилась напротив посольства Индонезии. Окна квартиры выходили на задний двор почты, холодного, серого и плоского здания, главное достоинство которого заключалось в его необитаемости по вечерам и воскресеньям и его тишине в другие дни. Фабьен пригласил меня, чтобы я оценил ремонт, но принимала меня его невеста. Это было в апреле, может быть, даже первого числа, что делало из этой встречи тридцатую годовщину моего первого поцелуя. Фабьен убежал на незапланированную встречу со своим агентом: возникли проблемы со съемками в Венгрии. Когда же они начнутся?

— Через неделю, — ответила хозяйка в штанах.

— Ты едешь с ним?

— Я не могу, я работаю.

— Будь осторожна. Венгерки-женщины горячие. Ты до сих пор не беременна?

— Нет. Однако мы стараемся все ночи напролет. Хочешь посмотреть?

— На что?

— Ты дурак.

Она показывала мне комнаты. Их спальню, комнату для детей. Каких детей? Аннабель сказала, что она не хотела бы умереть бездетной.

— Почему ты хочешь умереть?

Она обозвала меня дураком. Во второй раз. Потом показала свою гардеробную комнату и гардеробную Фабьена, которая оказалась намного больше, чем ее. Мой брат и она были одинаково кокетливы.

— У него столько шмоток, — сказала Аннабель, — как у настоящей девицы. В это трудно поверить, когда видишь его на мотоцикле.

Какой-то рабочий устанавливал на потолок главной комнаты большой вентилятор колониального образца. Аннабель была против кондиционеров, которые производят газ и вызывают парниковый эффект. Фабьен не мог позволить себе, в связи со своей работой, подхватить насморк или грипп и отдавал предпочтение традиционным методам охлаждения воздуха. Мы осмотрели две ванные комнаты, которым Аннабель уделила особое внимание.

— Когда вы заселяетесь?

— Как только Фабьен вернется из Венгрии, в начале июня.

— А когда предвидится ваш следующий разрыв?

Я ждал, что она меня снова обзовет дураком, но вместо этого Аннабель издала один из своих вздохов, которые умиляли меня, потому что она при этом округляла свои щечки как маленькая нашкодившая девочка, желающая показать, что ей скучно.

— Мы снова поссорились.

— Сегодня?

— Только что. Из-за тебя.

— Ты что, рассказала ему об этом?

— О чем?

— О том, что мы с тобой делали.

— Что мы делали?

— Целовались.

— Несколько месяцев назад.

— 7 февраля этого года.

— Какая намять! Нет, Фабьену об этом я ничего не говорила. Ты что, дурак? Я накричала на него, потому что он не захотел тебя подождать. Сказал, что не может. Из-за своего агента, из-за Венгрии. В результате я должна была оставаться здесь с тобой одна. Я осталась здесь с тобой одна.

— Я могу уйти.

— Не обижайся. Было бы лучше, если бы Фабьен был здесь. Ты его брат. И это его квартира.

— Твоя тоже в какой-то степени, ведь однажды ты станешь моей невесткой.

— Сомневаюсь. Замуж я не стремлюсь, мне кажется, что твой брат тоже. По крайней мере, отношения между нами далеко не сердечные. Я бы дорого не дала за нашу свадьбу.

— А за нашу?

— Какую нашу?

— За нашу свадьбу, твою и мою?

— Ты женишься?

— Да, на тебе.

— Ты не можешь на мне жениться. Я же тебе уже говорила. И не начинай больше. В доме твоего брата! Я знала, что ему надо было остаться. К счастью, здесь есть рабочий. Все, перестань. Уходи. Ты так и не сказал, понравилась ли тебе квартира.

— Мне совершенно не нравится место.

— Так же, как и мне. Твой брат выбрал самую уродливую улицу в Нейи. К тому же тупик. Он тоже дурак.

* * *

Накануне отъезда Фабьена в Будапешт на Елисейских Полях прошла премьера его нового фильма. Несмотря на все свои старания, видя Фабьена по телевидению и слушая о нем но радио, я никак не мог привыкнуть к его новому статусу звезды, который бросался в глаза и резал уши, когда орущая толпа фанатов приветствовала его с Аннабель прибытие в кинотеатр. Была выстелена ковровая дорожка, по которой эта восхитительная пара, символ земного блаженства, прошла с деланной грациозностью: Аннабель была воплощением скромности и очаровательной сдержанности, а Фабьен — милого королевского юмора. Я присоединился к ним несколькими минутами позднее, в их зарезервированном ряду. Меня сопровождала владелица сырной лавки, моя ровесница, которую я пригласил на этот вечер без всякой задней мысли. На Аннабель были белые штаны, на которые она мне указала пальцем, в залог искренности своих слов. Таким образом, она сообщила мне, что помнит о том, что я ей говорил. А значит, и о том, что я сделал. Мы не виделись с ней со времени моего визита в Нейи, который закончился новой попыткой ее поцеловать, которая едва не увенчалась успехом: мне удалось коснуться уголков ее губ. Я извинился, упомянув Каролин Лафит, поцелованную тридцать лет назад на перекрестке бульвара дʼАржансон и авеню дю Шато. Я сделал это в некотором роде в намять о том событии. И заслужил напоследок «Ты дурак», которое понес с собой по пустым и блеклым улицам моего детства как карамельку.