В четыре утра - Вениамин Вахман

- Да, да, вы правы, вы абсолютно правы! С этой публикой иначе нельзя!

Ночь с 17 на 18 августа 1919 года выдалась облачная и прохладная. С вечера дул надоедливый северный ветер, волоча по небу рваные клочки туч. Кругом тьма, не такая густая, как зимой, но уже осенняя. Если взглянуть на запад, над заливом темно; на восток, там где Питер, тоже. В городе нет топлива, электричество не горит. Под вечер Кронштадт словно вымирает, заперты подъезды и ворота домов, окна не светятся. Разве что между небрежно задернутыми занавесками где-нибудь прорвется лучик, но только там, где учреждение и работают по ночам. После наступления комендантского часа на улицах одни патрули: черные бушлаты, черные бескозырки и черные клеши, хлопающие, как паруса, при каждом шаге. Погашены даже маяки, ведь враг так близко, в нескольких километрах Финляндия, еще ближе южный берег. На южном берегу дивизии генерала Юденича. Сейчас их отогнали от залива и от Питера, но кольцо вражеской блокады все еще не прорвано.

Одна гавань в Кронштадте - военный порт - сохраняет в себе жилой дух. Где-то льется за борт вода, шипит пар, ухает в корабельном чреве донка или жужжит динамо. Вахтенные меряют шагами палубы, и шаги ночью гулкие, слышные. И еще... Со времен Петра Первого, основателя Российского флота и этой морской крепости, нерушим флотский обычай. В положенное время бьют склянки: мелодичный перезвон несется над черной водой.

Отбивают часы на каждом корабле, и корабли словно перекликаются: где ты, приятель?

В гавани пробили три с половиной склянки. И только успел умолкнуть сонный звон последнего корабельного колокола, как наступившую тишину разорвал пушечный лай. Стреляли с береговой батареи противоаэропланные пушки.

Корабли проснулись, ожили. На всех разом запели горны, загрохотали, загудели палубы от топота бегущих ног, завопили гудки, застонали сирены.

Мичман Глинский по боевому расписанию дублировал старшего артиллериста. Артиллерист, задрав голову, уставился в тучи окулярами черного бинокля. Ветер раскачивал закинутый на шею ремешок. Глинский схватил свой бинокль. Облака, грядками ползущие по темному небу, прыгнули ближе, сраду стали видны даже отдельные прядки тумана, и звезды, чуть заметные невооруженным глазом, ярко вспыхнули.

- Карусель! - ругался артиллерист.  - Вы видите, мичман, что они, мерзавцы, делают? Идут на разных высотах, налетели со всех сторон. Такого еще не было!

В пространство, выхваченное окулярами бинокля, медленно въехал аэроплан, и тотчас туда же вторгся другой, поменьше, идущий наперерез. Поменьше потому, что выше.

- Носовое орудие! - кричал артиллерист. - Телефонист, вы что, оглохли? Носовое, приготовиться к шрапнели! Ставить на трубках дистанцию...

С других кораблей уже вели огонь. Стоящие на башнях, поверх брони, противоаэропланные пушки линкора "Петропавловск" стреляли, словно хлопали в ладоши, только очень громко и звонко. На палубу линкора со стуком летели стреляные гильзы. Зачастили наперегонки миноносцы. Открыл огонь "Андрей Первозванный", и одновременно стукнуло носовое на "Гориславе". Артиллерист, перекрикивая грохот, не своим голосом вопил: - Кормовое! Носовое... Кормовое! . .

Глинский скоро перестал различать разрывы своих снарядов. При каждом близком выстреле бинокль в руках вздрагивал, небо прыгало. Только что был виден самолет, даже круглые головы летчиков, но вот толкнуло жарким воздухом под руку, загрохотало - ив поле зрения пустая тучка, а под тучкой курчавится облачко шрапнели.

Первый налет наконец кончился, стало относительно тихо. Глинский нагнулся зашнуровать ботинки. Рядом, твердо ступая, прошли чьи-то большие ноги в высоких сапогах. В таких сапогах ходил комиссар.

Послышался высокий, ясный голос командира. В голосе Ведерникова даже не слышно было возбуждения. Глинский вдруг-остро ему позавидовал, его спокойствию и храбрости. Он сам так и не смог привыкнуть к артиллерийской стрельбе. И сейчас пальцы не совсем повинуются, никак не выходит узел на шнурках.

- Сегодня англичане применили какую-то новую тактику, - говорил командир. - Это мне не нравится. Попрошу всех быть особенно внимательными.

И, словно подтверждая справедливость его опасений, снова вдали, где-то за городом, раздались пушечные хлопки, снова на кораблях сыграли "отражение воздушной атаки", и не успели звуки горна умолкнуть - все потонуло в новых залпах орудий.

Английские самолеты, как рой ос, метались в облаках, подсвеченных сверху луной, а снизу прожекторами. Голубые лучи прожекторов рассекали воздух, прыгали с облака на облако, с тучки на тучку. Иногда в скрещение прожекторов попадал самолет и сразу вспыхивал серебряным сиянием, а вокруг сыпались желтоватые искры разрывов и курчавились пухлые дымки. Один такой серебряный самолетик резко отвалил в сторону, вырвался из облака смертоносной шрапнели, и тотчас от него отделилась маленькая серебряная капелька. Капелька мгновение словно висела, а затем устремилась вниз, все убыстряя и убыстряя скорость падения, и скоро стала невидимой - так стремительно она неслась к земле. И вдруг земля полыхнула оранжево-зеленой вспышкой. Прошло порядочно времени, прежде чем докатился удар взрыва.

- Попадание на морзавод! - петушино крикнул сигнальщик.

На заводской территории теперь полыхал пожар. Он поднимался медленно, словно нехотя, потом пламя сразу взметнулось длинными языками и огонь радостно заплясал по остову какой-то крыши. Крыша осела, обнажив на фоне зарева четкие полоски стропил. Но туда уже не глядели. Над самыми головами дымил другой английский самолет. Гул раненого мотора стал захлебывающимся, прерывистым. Самолет качался в воздухе, казалось, вот-вот упадет, развалится. Облачко дыма вокруг сгущалось, скрывало машину. Но вот мотор опять натужно ревел, аэроплан вырывался из сгустка дыма, тянул дальше.

- Носовое развернуть! - командовал артиллерист. - Беглый вдогонку!

Задранный к тучам тонкий ствол пушки помчался по кругу.

Но выстрел, к которому Глинский уже приготовился, так и не последовал. Упругий, бьющий по всему организму пушечный удар словно разменялся на множество мелких ударов; казалось, они рассыпались по всей гавани, отражаясь от кораблей, от каменных причальных стенок и от самой воды.

Глинский забыл про падающий в море самолет. Всюду, в разных направлениях, летят огненные пунктиры, их лучами разбрасывает что-то вертящееся на воде. Это что-то гудит, как самолет, нет, как два самолета! Вода в гавани кипит, волны прыгают на корабельные борта, звонко плещут! Некоторые из нацеленных в небо прожекторных лучей стремительно падают, и черная вода начинает пылать серебром.