Олег Рязанский - Галина Дитрих

Вроде бы жалуется путятинский, но глядит плутовато и левым глазом неизвестно кому подмигивает. Что ж, в юморе ему не отказать и тяжелый дубовый стол закачался от хохота. Отсмеясь вдоволь, выложил свою байку наместник с Ермиша:

– На три дня отправился к своей родне в Шокше на Мокше, а возвернулся на день ранее и узрел, что мой сосед с Мердуша воспользовался случаем и нарубил десять штабелей трехсаженных бревен на моей стороне реки! Якобы, для наведения дружественной переправы посуху! Но для моста через нашу реку рыбную, рачью, утячью, цапельную, но не судоходную, достаточно всего двух штабелей!

– И что предпринял ты?

– Послал рубщику фальшивое приглашение в Рязань на свадьбу племянника. Пока он туда-сюда зря лошадей гонял, я и перевез заготовленные дровишки на свой берег, кроме предназначенных для возведения дружественного моста.

Застольники дружно посмеялись. Посягательства на чужое имущество случались. В 1145 году, за два года до званого обеда в будущей Москве Юрия Долгорукого, один князь из Давыдовичей черниговского рода, угнал с неогороженного пастбища Ольговичей, тоже из черниговских, три тысячи кобылиц и тысячу жеребцов! А в 1294 году дружинники костромского князя – младшего брата Александра Невского, на переправе через брод, захватили обоз с казной князя Дмитрия переяславского…

Закапал дождичек. Весенней влаге рада и земля, и травинка, и человек. Но капли с небес оказались странными, цвета разжиженного навоза в коровьем стойле. Задумался народ: с чего бы это, к чему бы? За что Илья-громовержец рассердился? Ответ последовал из уст приблудного звездочета-халдейщика:

– Чему быть, того не миновать, а во-вторых, дул ветер вчера с Прикаспия, откуда чаще всего беда приходит? Дул. И сильно. Он, злодей, и принес с собой пыль красных песков с Кызылкумской пустыни.

Ответчик был ученым человеком. Но чужеземельным. Его отыскал в блудливой лесной чаще лесовик путятинский. По долгу службы обходил лесные утодья и нашел…

Если верить отогретому найденышу, осуществлял он обход земной тверди по умозрительной прямой, называемой “широтой” для подтверждения догадки о земной округлости. Ради соблюдения прямоты движения, халдейшик в пустыне едва не усох от жажды. В болоте чуть по уши не увяз, не вцепись он в хвост цапли, которая от ужаса и вытащила его. Из Волги чудом выплыл, атакованный рыбьим чудищем. Червей ел от голода. Все тяготы вынес, а в лесах рязанских заблудился, пошел зигзагами, звезд не видя… Так бы и пропал в безлюдных дебрях, если бы не лесовик путятинский. Взял блудника за руку и как великую диковину доставил к Олегу Рязанскому. Тот взял звездочета на службу, следуя расхожему понятию, что один умный пришляк ценнее двух оседлых с придурью. И обрел хлопот выше ворот. Для близости к небесам, звездочет потребовал выкопать в земле ров для инструмента по определению места нахождения небесных светил днем и ночью. Вгрызся в землю для изучения неба. Фанатик, мечтатель, ушибленный! Ночные бдения компенсировал дневными россказнями о влиянии звезд на поступки людей, рожденных под тем или иным небесным телом. Чтобы узнать погоду на все случаи жизни, к нему устраивались людские очереди и в силу этого на столе звездочета было достаточно попить-поесть и для отчисления натурального продукта в княжескую кладовую…

Прошел год и прижился чужеземец на рязанской земле, обладающей по его словам, бесценными сокровищами. А если врет, то зачем выучил русский язык и подружился с Емелей-умельцем? Мимо его глаз ничего не пройдет, все знает что за спиной князя рязанского творится. Вот и сейчас, сидя спиной к реке, говорит ему:

– Гляди, княже, что-то плывет к тебе по реке самоходом без людского сопровождения!

Выловили. Самоходцем оказался бочонок с клеймом князя московского на донышке. Выжженым и потому не смываемым. Удивились:

– К чему бы это? Не иначе, с подвохом…

Потрясли бочонок и вместо бульканья оттуда донеслось бряканье…

Народишко возликовал, неизвестное всегда завораживает:

– Откроем! Полюбопытствуем!

Но Олег Иванович воспротивился:

– Не дозволю! Самолично возверну владельцу товар утраченный! – и для отвлечения внимания пошел показывать вновь прибывшим местную достопримечательность – Синь-камень. Самодвижущийся, водоплавающий камень-хамелеон: то человеком прикинется, то истуканом, то прохожего на него смотрящего, в такую краску вгонит, что во век не отмоется…

Из всех присутствующих только губастенький, глазастенький новорожденный сынок князя рязанского сохранял спокойствие, тихо посапывая на руках мамкиных…

Наутро заспанные гостюющие по домам разъезжались. Дородный, толстопузый князь елецкий на коне, вразвал едущим, задевая на ходу ногу за ногу. Худосочный кадомский отбыл на коне ушлом, что вострит глазом и жует удила. Рыжий мерин вальяжного князя пронского ступью пошел по три версты в час. У ермишского краснобая грива коня на пробор расчесана, как у хозяина, а путятинский лесовик пешочком потопал на своих двоих – зачем торопиться?

Каждого отъезжающего пастырь храма Успенского осенял широким крестом: перстами на лоб – для освящения мыслей, перстами на чрево – для освящения внутренних чувств, на правое плечо и на левое – для сил и действий. И поклон клал поясной, опершись на посох.

У каждого профессионала своя точка опоры, свой символ. У землемера сажень мерная. У лесоруба топор, у рыболова багор, У русских витязей – боевая булава. У воевод – жезл. Деревянный, как у Перуна; полосатый, как у инспектора ГАИ. Символ правителей – скипетр. У калик перехожих, носителей новостей – палка с загнутым концом, у Садко – гусли звончатые…

А у пастырей овец и людей – посох. Деревянный с поперечным навершием, как у преподобного Сергия Радонежского. Яблоневый, неошкуренный, как у инока Пересвета, участника Куликовской битвы. Из миндального дерева, как у пророка Иемерии. Железный, как у старца Афанасия – основателя лавры на горе Афонской в Греции. Янтарный, преподнесенный благодарной паствой святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию Второму…

Источники:

1. А.Каратаев, Е. Романенков, Е. Федчук, “По Петрову указу”, Рязань, 1993 г.

2. С.Зотов, “Неожиданная страна”, журнал “Дружба народов”, 1994 г.,№ 4, стр. 171.

Эпизод 5

Казнь сына тысяцкого

Рассвет. Последний день августа. Из Кремля неспешно выехали конники князя московского. Следом звонарская команда с бубнами и барабанами, созывая народ на Кучково поле. Побросав дела насущные, народ, сломя голову, бежал на сборище, озираясь попутно: горит ли что или враг на подходе и пора седлать лошадей?

Когда людей на Кучковом поле скопилось предостаточно, подручник князя московского оповестил о цели собрания:

– Для пресечения нежелательных толковищ под заборами и стенами кремлевскими касательно неблаговидных поступков Ивана Вельяминова, сына последнего тысяцкого, во вред княжеству московскому, князь наш Дмитрий Иванович решил прибегнуть к публичности… Почему не слышно гласа народа?

И народ завопил:

– Гласность! Гласность!

Другой княжий подручник снял с телеги человека с мешком на голове и связанными за спиной руками. Водрузил на земляной помост, обратился к народу:

– Как в семье главенствует отец, так и в княжестве верховодит князь, неся личную ответственность перед Богом…

Хорошо говорил слуга Князев. Громко. Долго. Выразительно, но не совсем понятливо. Какой ущерб в рублях потерпело московское княжество от кощунственных действий Ивана Вельяминова, если ему определили смертный приговор? Поэтому народ не безмолствовал, а выкрикивал:

– За углом с ножом он не стоял, на перекрестье дорог людей не грабил… так за что смерть-то?

В ответ гробовое молчание. Лишь птички слетели с веточек, отрепетированно щебеча: ти-ти-ти…

Один из конников взметнул копье с навершной ленточкой, подавая сигнал, и барабаны дружно забили “тревогу”… Когда удары достигли выси, удалой голос проникновенно запел:

Сослужи службу, служивенький,Обнажи сабельку булатную,В огне огнем закаленную,Молодецкой удалью заклейменною,Да махни сабелькой справеливою…

Копьеносец тронул приговоренного копьем:

– Пятой на колени и проси криком: пощады, снисхождения, княжьей милости!

Приговоренный молчал и, даже, не шевельнулся, а народ летописно выкрикивал:

– Тот не князь, кто без милости!

А глас народа – глас Божий…

Прежде, нежели во всеуслышание объявить о прилюдной казни, вопрос с неделю обсуждался в кругу влиятельных бояр, главных княжьих советников. Как и следовало ожидать, их мнения разделились. На одной скамье уселись тяготеющие к половинчатому решению. На другой – требующие крайней меры. Даже два родных брата расселись на противоположных скамьях из-за несовместимости взглядов. Старший, с бородою в расклешь, ратовал за немедленную расправу: батогами забить, на дыбе вздыбить, худую траву с поля вон! Младший – за осмотрительность: виноватого Бог накажет! А на приставной скамье, в одиночестве, сидел пока не определившийся. Тугодум. Вымахал с коломенскую версту, ноги под столом не помещаются. Как и ум в голове. Выбрал роль прорицателя: