Олег Рязанский - Галина Дитрих

Галина Дитрих, Алекслндр Теренин

Олег Рязанский. Жизнь и деяния

Вразумление дню сегодняшнему

Говорят, что день сегодняшний есть вразумление дню завтрашнему. А коли это так, то со всей уверенностью можно заявить: вчерашний день – великий урок времени нынешнему. Поставив своей задачей поведать как в историческом, так и нравственном аспекте жизнь и деяния князя Олега Рязанского, современника и близкого родственника Дмитрия Донского, авторы предлагаемой книги во всей полноте раскрывают дух и нравы той не так уж и далёкой эпохи, показывают очень непростую ментальность наших предков, передающуюся на генном уровне и нам, потомкам, вершащим историю современной России – историю сложную и противоречивую.

Личность Олега Рязанского, как известно, довольно резко охарактеризована «Колумбом» нашей истории Н.М. Карамзиным, но рядом других историков, как-то: Д. Иловайским, Л. Гумилёвым, А. Кузьминым – трактуется совсем по иному. Своеобразно показывают князя и авторы предлагаемой книги. Говоря о личных сложных отношениях Олега с Дмитрием Донским, они как бы подводят читателя к мысли: дела семейные нередко оказываются делами государственными. Отказавшись от сложившихся догм, пристрастной интерпретации фактов, авторы создали глубокую духовно-историческую драму, в которой, что очень важно, обратили внимание на феномен совести – совести как основы человеческого понимания и достойного разрешения проблем государственного строительства в России. Как в прошлые лета, так и теперешние.

Книга, великолепно передающая колорит, язык, дух эпохи, написана как бы на одном дыхании. На одном дыхании она и прочитывается.

Эпизод 1

Камень преткновения

Конец октября, дожди, дожди… На отшибе да в одиночку завязнешь по уши в грязи и леший с тобой в догонялки играть будет, его настали денечки. Но то к ночи, а сейчас полдень. Гуси в лужах, козы в кустах, собаки на привязи – мир и покой в городе.

У кремлевской угловой башни осадил всадник коня, хлестанул по воротам плетью:

– Отворяй врата, Дмитр Иваныч, соседу заокскому!

А в ответ тишина…

Как ни рядился всадник под простолюдина, а караульный, глянув в смотровую щель, сразу определил, что несуразица изо всех швов наружу прет. Сапоги мужицкие, а шпоры золоченые. На плечах сермяжий зипун, а в его распахе виден кафтан с пупками собольими вместо пуговиц – при встрече любой встречный поклон отобьет. К чему пускать пыль в глаза, ежели год назад приезжал он в помочь Дмитрию Ивановичу биться супротив Ольгерда, князя литовского? Кремлевским караульщикам доверять можно, они лучше других знают кто друг, а кто враг князя московского.

На некотором отдалении от всадника его конвой. Палицы под полой, правая рука у ножен. Любопытствующих и собак ближе пяти саженей к охраняемому лицу не подпускают. На горке в межречьи Фильки и Сетуни, откуда Москва видна как на ладони, послали в Кремль гонца с уведомлением о прибытии высокого гостя. А гость и впрямь ростом высок. И в плечах широк. И ноги широко ставит. Заломил на голове шапку свою знаменитую, не снимая ее ни зимой, ни летом, а по слухам, будто бы и ночами, и закричал громче прежнего:

– Эй, хозяин, как воздвиг вокруг Кремля стены белокаменны, так и не достучаться!

Оконце дверное приотворилось и оттуда возник голос князя московского:

– А веревочка при дверях на что? Дерни за нее, колоколец голос подаст, сторожевой услышит, свистнет дверовому – ворота и откроются!

– По старинке, Дмитр Иваныч, проще, вдарил кулаком и дверь нараспашку!

– Жизнь-то вперед движется… Кто на реке Лопасне под покровом твоего имени самоходную телегу изладил? Не твой ли пустомеля Емеля? Водрузил на колеса печь кирпичную, на колья нарыльники насадил, сунул в топку поленья березовые и давай поля пахать, перепахивать: чад, гарь, дым, копоть – дышать нечем, а Лопасня-то моя земля!

– Пора бы знать, Дмитр Иваныч, что дровишки березовые не в копоть, а в деготь идут… Что же касается Лопасни…

Князь московский перебил гостя, взял под локоток, ввел в стольную, усадил в красный угол, сказал доверительно:

– С твоим Емелей и моей Лопасней разберемся позже, ежели ты, Олег Иваныч, не возражаешь…. – и поскольку гость не возражал, добавил: – побудь чуток в одиночестве, пока я насчет баньки распоряжусь со всеми вытекающими последствиями. А, может, желаешь на кулачные бои посмотреть в притонном месте за старым каменным мостом либо податься на поле Ходынское с бузой и хороводами?

Но Олег Рязанский категорически отказался, дескать, завтра постный пятничный день и грех предаваться всякого рода увеселениям, Следует отставить в сторону все дурные помыслы, не творить никаких игр с забавами, а там, где объявятся звуки домр, цимбал, волынок с сопелями и ложек плясовых с колокольцами, то все эти бесовские игрища игнорировать!

Хозяин чуть дар речи не потерял:

– Опомнись, Олег Иваныч, пост завтра, в пятницу, а ныне только четверг… – но не договорил до конца, открыл дверь и удалился. Распорядиться насчет баньки, но без последствий…

Олег Рязанский усмехнулся, огляделся. В поле зрения попал стол дубовый, сундук железом окованный, над ним полка с книгами в переплетах кожаных. Взял в руки одну. Крайнюю. Оказалась с письменами князя киевского Владимира Мономаха. Открыл страницу наугад, читать стал:…”на войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод. Сторожей сами наряжайте и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по сторонам, внезапно ведь человек не погибает… Что умеете хорошего, того не забывайте, а чего не умеете, тому учитесь… Что надлежит делать отроку моему, то сам делал – на войне и на охоте, ночью и днем, в жару и стужу, не давая себе покоя…”

Еще подивился Олег Иванович мудрым наставлениям Владимира Мономаха, примерил его советы на себя, остался доволен. Перевел взгляд в окно угловое. Там светилась маковка первой каменной церкви в Москве во имя Ивана Лествичника, возведенной по указанию московского князя Ивана Калиты в связи с рождением у него сына Ивана. А другой московский Иван, Иван Грозный, перенесет этот храм Божий на другое место, чтобы на месте перенесенного воздвигнуть колокольню “Иван Великий”.

Из другого окна виден конюшенный двор, куда, крепко ухватив за поводья, увели строптивого коня князя рязанского. Впрочем, и владелец коня строптив был не менее, хотя и старался держать себя в узде, смирять страсти, избегать сомнительных споров, выглядеть невозмутимым в показном спокойствии.

В простенке меж окон висела холстина с изображением кремлевской стены, спуском к реке с лодками, деревьями на берегу, синим небом, белыми облаками и пояснительными надписями: град Москва, град Коломна, река Ока, земля Рязанская…

По возвращении хозяина, гость не замедлил выразить восхищение изображению:

– Совсем как в жизни, даже лучше! Искусный у тебя рисовальщик! Одного не понять, почему моя Коломна изображена на твоей стороне реки?

– Олег Иваныч, предлагаю разговор о Коломне отложить на некоторое время, если ты, конечно, не возражаешь?

Гость, разумеется, не возражал, ради чего тратить время на возражения?

– Что касается рисовальщика, – продолжил хозяин, – то я его выменял в ханской ставке на сына Мамая! Задумал тот по неопытности завладеть суденышком купца муромского, а не учел, что часть Волги ниже слияния с Окой под присмотром новгородских ушкуйников и сынка мамаева в миг повязали. Тут и я подвернулся. В Орду ехал. Взял с собою его. Когда же мамаев отпрыск от радости распластался у ног Мамая, тот поднял его, обнял, облобызал и сказал, что человеческая жизнь есть вечный конфликт между “нельзя” и “можно”, и если кто не способен этого различить, пусть и не пробует! И добавил, что в роду его мамаевом живых плененных сроду не было, а безмозглые и безрукие, оказывается, есть! Выпрямился Мамай во весь свой короткий рост и приказал нукерам умертвить сына! Нукеры поспешили уточнить – как именно? Закатать в ковер или удушить шелковой тетивой? По их диким понятиям запрещается проливать ханскую кровь, иначе вместе с кровью и душа вытечет… На голову приговоренного надели войлочный колпак бродячего дервиша, завязали под подбородком и от недостатка воздуха страдалец умер. Бескровно.

Не по чину вроде бы лишил сына жизни Мамай, он, ведь, не ханской крови, а всего лишь доверенное лицо хана, удачливый выдвиженец.

– В женах у Мамая дочь хана Бердибека, пусть уже почившего, но хана, и это веский довод считать сына ветвью чингизовой. По их понятиям, материнская кровь превыше отцовской, значит, смерть сына выполнена по правилам…

Пока ели-пили говорили о пустяшных вещах: о дегтярне, скоморохах, лодках, погоде…