Virago - Полина Копылова

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

В КОТОРЫЙ МОНА АЛЕССАНДРИНА ПОЛУЧАЕТ ПЕРВЫЙ ПОДАРОК.

В сизом свете постель казалась влажной. Она лежала с открытыми глазами, не шевелясь. Недописанный лист белел на резной, по ее просьбе принесенной снизу конторке: вечером она было начала набрасывать свои мысли по поводу происшедшего, но слова никак не ложились ровно одно к другому, и значили совсем не то, что должны были. Сейчас они сложились - то ли в заклятие, то ли в плач. "Ты лежишь с открытыми глазами возле нелюбимой жены... Я ошиблась, насчитав у тебя дюжину личин. Все они давно опали с тебя, как сухие листья. Думай обо мне. Стражи печатают шаг по сырой вымостке темных улиц. Пекари раздувают печи. Прекрасные иудейки в темноте своих створчатых лож тихо плачут от страха. Думай же обо мне. Король и королева спят, повернувшись друг к другу спиной. В инквизиции пытчики смывают кровь со своих орудий, и вода журчит в желобах, крестом рассекающих пол. Думай обо мне, думай... В лачуге на том берегу реки, раскорячив ноги, стонет роженица, дитя которой никогда не узнает своего гороскопа. Думай обо мне, как о сердце размером чуть побольше кулака. Тебе легко будет спрятать его за пазухой".

- Благослови Бог ваши носилки, донна Алессандрина. Без них мы с вами пропали бы, - он улыбался, говоря это. Мона Алессандрина кивнула. "Если бы то были мои носилки!..". Давая разрешение ехать в носилках, посол не скрывал недовольства. "Недовольство ему более к лицу, чем сладчайшая из улыбок" - отметила мона Алессандрина, выслушивая, как он тянет "разумеется, вы можете ехать, любезная племянница". Мессер Федерико вполне годился в герои для новеллы, но фраза о недовольстве и сладчайшей улыбке никак не годилась в новеллу. Мона Алессандрина не знала, почему. Фраза была хороша. Если бы дон Карлос не подгадал так удачно со временем для прогулки, ему непременно было бы отказано. А "племянницу", пожалуй, стоит отправить в Лисбону, а то еще примется маркиз за старое - стыда и смеху тогда не оберешься. Далось ей это позорище ходячее! Тут посол вспомнил, что сам советовал "родственнице" развлечься, и что она знакома с маркизом всего дня два с половиной. И в конце-то концов, она не благородная девица, а кортезана! Да и все равно через восемь-девять дней у причала закачается чернобокая галера с распластанными по флагу тремя львами. Так что Бог с ней и с ним. Пускай себе сотрясают воздух пустой болтовней к обоюдному удовольствию.

А носилки уже плыли по самым широким улицам, и занавески со златоткаными львами св. Марка колебались в такт учетверенному шагу носильщиков. - Из меня вышел прескверный провожатый, донна Алессандрина. Так вы никогда не увидите города. - Меня это не печалит. - А что вас печалит? - Ничто покуда. - Вы не радостны. И все время, что мы знакомы, вы не радостны. - Тому есть много причин. И можно быть не радостной, но и не печальной. Сердечный покой тоже дорого стоит. И чем дольше в нем пребывает сердце, тем он дороже. Возможно, дороже всех радостей. "Сердце размером чуть побольше кулака". - Ваша душа не радостна, донна. Она хотела спросить: "Чему же ей радоваться?", но не спросила. - ... А моя черна... Как угли ауто-да-фе. - Ваша любовь снилась мне сегодня полночи. Вздрогнув, он спросил только: - С чьим же лицом? - С лицом той кровосмесительницы, о которой я рассказала вчера. Я вела с ней диспут о силе любви. Вы были там в маске среди маскированных судей. Мне стало не хватать аргументов. Я проснулась от страха, что проиграю. - Кто рассказал вам обо мне? - Мой дядя, посол. - Тогда можно надеяться, что он, хотя бы, сделал это пристойно!.. - Более пристойно, чем я, когда рассказывала вам о себе. - Я еще долго никому не смогу этого рассказать. Все еще слишком близко. Даже листва этого лета еще шуршит под ногами. Куда же мы едем? - На рынок, в ювелирный ряд. Я слышала, что знатных покупателей проводят в отдельную комнату, и приносят им лучший товар туда, так что можно выбрать без толкотни и спешки. - Вас интересует мавританское золото? - Признаться, да. И я рассчитываю на вас, как на знатока.

- Вам открыли кредит в посольстве? - Так сказал мой дядя. - Хорошо же служить богатой отчизне. - Венеция мне такая же отчизна, как и Кастилия. Самое верное будет сказать, что у меня нет отчизны. Отчизной я назову ту землю, где мне не придется потакать чужой нужде. - У меня две отчизны. Но одна скоро падет - я это предчувствую, как звери предчувствуют беду. А вторая перестала быть ко мне благосклонной. И мне приходится уповать на защиту львов святого Марка, - он тронул занавеску, донна, вы зря не взяли то ожерелье с колокольчиками. Его, конечно, не оденешь ни на празднество, ни в церковь, ни на свидание, но это была бы забавная игрушка и напоминание о Кастилии, если угодно. - Даже самый щедрый кредит не бесконечен. Как вы верно заметили, я на службе. Не стоит лишний раз обольщаться щедростью казны. Чем богаче казна, тем она придирчивей к ничтожным тратам. Он извлек безделушку из рукава и застегнул у нее на шее. Зазвенели и смолкли колокольчики. - Ох, Господи! Подарок от женатого мужчины, кто бы мог подумать. Дон Карлос, вы меня искушаете. - Я пытаюсь вас развеселить, донна. То, что вы зовете сердечным покоем, вовсе не сердечный покой. Я уже говорил вам, что вы не знаете вашего сердца. - Чего там можно не знать? Размером чуть побольше кулака, из красной упругой плоти, и с четырьмя неравновеликими пустотами. - Да? Он зубами стянул перчатку с правой руки и приложил ладонь к ее груди. Она застыла, только ее сердце упрямо толкалось ему в руку, как нечто, ей не принадлежащее. Оно, верно, охотно легло бы ему в ладонь, теплое, нежное, нежнее самых нежных девичьих уст сердечко. - Перестаньте, а то я заплачу... - Плачьте, Бога ради. Я буду вам завидовать. Мне плакать нельзя, даже в полном одиночестве. Она не заплакала, но на несколько ударов сердца оказалась у него в объятиях, и ему пришлось задержать дыхание. "Я рехнулся". Подумав так, он едва не обрадовался. Качнувшись, носилки встали у посольского особняка.

Сиятельного посла не было, и отобедать гостя пригласила сама мона Алессандрина; обед подали наверх, в покои, которые она занимала. За разговорами обед затянулся; явились посыльные из ювелирных лавок с выбранным товаром; мона Алессандрина вознамерилась тут же расплатиться и устроила суету, послав обоих служанок к посольскому казначею. "Колючий ветер насмешек". Колючий ветер насмешек мог вволю дуть за окнами - ставни были накрепко заперты. Он ждал, когда она сошлется на головную боль и попросит его удалиться, а она все не просила. Слышно было, как прибыл мессер Федерико. Голос его раскатился по всему дому, но слова, которые он говорил, рассыпались, наталкиваясь на обшитые старым деревом стены, оставался только обессмысленный гулкий звук. Мона Алессандрина сняла ожерелье с колокольчиками, и спрятала его в рукав. - Он не понимает шуток, - объяснила она свой поступок. Посол был весьма и весьма недоволен, главным образом потому, что неожиданный и важный визит ему пришлось делать не в парадных носилках, а в малом тесном портшезе. Застав у "племянницы" гостя, он был неприятно удивлен, и постарался показать это моне Алессандрине. Та заметила, но сделала вид, что не замечает ничего. В помещении, одновременно дамской гостиной и кабинете, сильно пахло ароматами свечей, и уже слабо изысканной посольской едой. Значит, они провели тут изрядно времени, занимаясь Бог знает чем. Сказав то, что положено говорить гостям, мессер посол вышел, и дал маркизу откланяться. Мона Алессандрина проводила гостя до ворот. Во дворике было свежо. Облачное небо совсем потемнело, и видно было только, как иногда проступают в нем мутные звезды и снова тают в набегающих тучах. - Для ваших снов, донна, имейте в виду... У той, которую вы назвали моей любовью, каштанового отлива кудри до колен, лицо в форме лепестка розы, и того же цвета, глаза черные и очень блестящие. Попробуйте на досуге ее себе представить. Мессер Федерико ожидал на галерее. Половина его лица была освещена, другая - в коричневой тени. - Я прошу вас, любезная племянница, впредь пользоваться только малым портшезом. - Я поняла свою промашку. Впредь я буду поступать так, как вы просите. Не сильно ли я облегчила посольскую казну? В уме посла мелькнуло сразу несколько ответов, все неучтивые, и, чуть помешкав, он сказал: "Прошу вас не волноваться на сей счет и ни в чем себе не отказывать". Мона Алессандрина поклонилась и прошла мимо него к себе.