Роман с автоматом - Дмитрий Петровский

Однажды, наверное, уже в ноябре, когда солнца на улицах становилось все меньше, после того как наша очередная игра закончилась, доктор снял с меня повязку, но не убрал в стол, а дал ее мне в руку. Я удивленно посмотрел на него, хотел что-то спросить, но он понял меня и ответил раньше.

– Послушай, мы с тобой прощаемся! Ты отлично все научился делать. Это возьми с собой и попробуй точно так же поиграть у себя в комнате, один. Тебе ведь понравилось? Ну вот, попробуй, это еще интереснее!

Мне было жаль расставаться с доктором, и я чувствовал тогда действительно что-то вроде благодарности за повязку и за эти два месяца наших странных игр. За это время его кабинет из большой пустой комнаты превратился для меня во что-то волшебное, в какую-то магическую пещеру, которую я открывал для себя с каждым разом все больше и больше. Мысль о том, что и из моей комнаты посредством черной повязки можно сделать царство холода, тепла и молочного света, чрезвычайно мне понравилась. Я подумал о том, откуда бы доктор должен знать обо всем этом, и спросил:

– А вы сами тоже дома ходите в такой штуке?

– Иногда. Мне же надо знать, как ты себя при этом чувствуешь. Ладно, иди в коридор и позови сюда маму! Пока!

Я поблагодарил, как учила мать, и удалился в коридор. Мать сидела у врача недолго, как всегда, молчаливо вышла, и мы пошли домой. На улице уже стояли голые деревья, кое-где еще шуршали желтые листья. Из окна трамвая я смотрел на тусклое солнце, где-то высоко в посеревшем небе, и думал о том, что сегодня надо будет обязательно испробовать повязку дома.

Дома было очень тихо, папа уже вернулся с работы, мама показывала ему бумаги с кривыми докторскими каракулями, они о чем-то шептались, потом молчали, я ел суп, еле-еле поковырял немецкие макароны из гуманитарной помощи, а потом пошел к себе в комнату.

Там я встал в середину комнаты, долго смотрел на детскую кроватку в углу, рассчитанную на совсем маленького ребенка, но в которой я все еще спал, на сложенное вчетверо одеяло, на котором стояло кольцо железной дороги с маленьким заводным паровозиком, на разбросанные детали конструктора, подоконник с цветами, письменный стол с разбросанными на нем карандашами, на китайский ранец, до сих пор стоявший в углу. Когда наконец показалось, будто я хорошо запомнил, что где стоит, я достал из кармана повязку и завязал глаза, как это делал мне доктор.

Никакой таинственной пещеры из моей комнаты не получилось: я сразу же потерял ориентацию, ткнулся в стену, пнул ногой какую-то коробку, потом уперся лбом в подоконник и чуть не повалил цветок. Но на этот раз первая неудача не вызвала смятения – я повернулся и начал исследовать свою комнату с помощью вытянутых рук, надеясь, что после небольшой тренировки все получится так же, как и у доктора, и даже, как он сам говорил, намного интереснее. Я шарил рукой по обоям, ходил вдоль стенки, когда стенка кончалась – нагибался, щупал рукой одеяло и паровоз, осторожно переступал через них и шел дальше. Так я обошел два круга, пока не понял, чего мне не хватает – включенной лампы, молочного тепла, идущего сверху. Я затопал к выключателю, до которого, встав на цыпочки, мог сам дотянуться, зашарил рукой по стенке, и вдруг услышал шаги и звук открывающейся двери. Я повернулся на звук, и, вытянув руки, пошел навстречу вошедшему. Это была мать – я понял это, когда услышал ее испуганный крик. Я сразу начал сдирать повязку, которая долго не хотела сниматься, наконец снял, кинул на пол и увидел склонившееся надо мной лицо матери, словно целящееся в меня острым носом и глазами, ставшими совершенно черными. Ее быстрые, костлявые руки кружились в воздухе все быстрее, потом лицо ее запрокинулось, открыв смуглую, почти черную шею, вздувшуюся вену и выпирающие вперед, словно старавшиеся удержать стремительно валившуюся назад голову шейные мышцы. Она взвизгнула, заклекотала, и дальше из ее горла начали вырываться уже совершенно непонятные звуки.

В итальянское кафе-ресторанчик на Розенталерплац я пришел заранее, минут за пятнадцать до назначенного времени. Я выбрал это место, потому что здесь приятно пахло и было немного людей. И еще, наверное, потому, что бывал в этом кафе дважды, с матерью, а в других кафе в этом районе не бывал никогда. И теперь, сидя за столиком, я думал о том, что заказать. Я, разумеется, хотел пить с ней вино, заказать такое же, как в «Невидимке» – там, я знаю, было хорошее. Она, конечно, будет держать тонкую ножку бокала двумя пальцами и делать маленькие глотки. И еще можно чокаться. Но сейчас, пока я был один, спросить вино и пить одному было нелепо. А вот пить кофе – наверное, недостаточно шикарно. Я вспомнил, что моя мать всегда пила мартини, и заказал бокал. После нескольких глотков в горле остался водочный огонь, залитый тягучей сладостью – вкус мне не понравился. Тяжелая входная дверь время от времени делала могучий взмах, разгоняя воздух и горячую пыль в разные стороны, и пропускала новых посетителей. Запахи парфюмерии, кожи, обуви и одежды взлетали, кружились, смешивались и снова успокаивались, окружая облачком своих владельцев. Как и в мою «Невидимку», приходили в основном мужчины с женщинами – только теперь я не должен был ничего никому приносить, я сам был одним из них – и я впадал в беспокойство, потому что не знал, как себя вести. Справа от меня сидели двое мужчин, и один из них постоянно кричал что-то в направлении соседнего столика, пытаясь познакомиться с девушками.

– Ну что вы там сидите, идите сюда! – подзывал он игриво. – Что там у вас в пакетике? Что-то купили?

Девушки смущенно соглашались.

– Туфли? – не успокаивался мужчина. – Покажите, мне интересно!

И тут что-то двинулось, опять запорхало, зарябило в воздухе, нежно, мягко коснулось сонными бархатными крыльями, – и мне показалось, что все разом умолкли и посмотрели в сторону двери: она вошла и остановилась. Она стояла у двери, и я, поняв, что она не видит или не узнает меня и ищет глазами, поднял руку и помахал ей. Она подошла и мягко опустилась на стул.

– Привет! – услышал я ее глуховатый, текучий голос. – Ты давно здесь?

– Нет, недавно! Садись! – добавил я зачем-то, хотя она уже сидела. – Что будешь пить? Вино?

– Нет, просто кофе!

– Вина не хочешь?

– Нет, не хочу, – сказала она немного удивленно и рассеянно.

Я подозвал официанта, заказал два кофе, и пока он уходил, шурша фартуком, судорожно думал о том, как буду действовать дальше.

– Как у тебя дела? – спросил я наконец.

– Хорошо. А у тебя?

– Отлично, – я улыбнулся. – Рад, что ты пришла.

Опять повисло молчание, во время которого она, как мне показалось, разглядывала меня.

– Скажи, – спросила она наконец, – зачем тебе темные очки в помещении? Здесь, конечно, светло, но не настолько.

– Я люблю ходить в темных очках. Тебе они мешают?

– Нет, не мешают, но приятно все-таки смотреть человеку в глаза.

– Это часть имиджа! – сказал я и засмеялся, замирая внутренне от глупости собственного смеха. – Его не снимешь.

– Ну как хочешь, – ответила она, и мы замолчали.

В дальнем углу кафе зашипела кофейная машина. Дверь опять раскрылась, впустила нового посетителя, а вместе с ним струю чудесного весеннего воздуха – я пожалел, что мы не сидим снаружи, там и очки были бы уместнее, и дышалось бы легче. И еще отчетливо понял, что мне нечего делать рядом с этой благоухающей насмешливой девушкой, и что вся затея была бредом. Официант принес кофе с молоком, две огромные, расширяющиеся кверху ребристые чашки без ручек. На блюдце я неверной рукой нащупал маленькое печенье в обертке.

– Ты давно работаешь официантом? – спросила она.

– Два года, – ответил я и добавил, мучительно пытаясь быть оригинальным и разрушить банальность вопроса. – Два месяца и три дня.

Она легким толчком выдохнула воздух, давая понять, что смеется.

– А что ты делаешь помимо этой работы?

– Да, в общем, ничего. Гуляю. Смотрю телевизор. Вечеринки, – совсем погас я.

– Угу, – промычала она, и мы, в который раз, замолчали снова. В «Невидимке» она так же молчала, выслушивая этого Роберта, и я сейчас неуклонно и ясно понимал, что означала эта ее расслабленность тела и еле заметное тепло напряжения и тихое, мокрое скольжение мускулов рта – она смеялась, беззвучно смеялась над ним, образованным, солидным, умеющим вести разговор и рассказывать интересные вещи.

– А ты что делаешь? – спросил я.

– Я изучаю французскую филологию.

– В университете?

– Ну да, а где еще ее, собственно, можно изучать? – устало удивилась она.

– И ты была во Франции?

– Да, ездила несколько раз.

– И как тебе?

– Понравилось. Жить бы там не хотела. А ты не был?

– Нет, – ответил я, и затем, что-то вспомнив, сказал медленнее: – езжу на Майорку. Немножко расслабиться…