Аэропорт - Сергей Лойко

Для того чтобы российский народ одобрил новую войну, нужны были неслыханные зверства, и они удивительно вовремя, накануне новой президентской кампании, случились. Осенью 1999 года в течение нескольких ночей были взорваны жилые многоэтажные дома, два в Москве и один в Волгодонске. Десятки людей погибли.

Неделю спустя чуть было не взлетел на воздух еще один жилой многоэтажный дом, теперь уже в Рязани. Но бдительные жильцы дома вовремя обнаружили неладное, вызвали милицию, а та, в кои‑то веки, вскорости задержала с поличным — мешками с гексогеном и боевым взрывателем в подвале дома — двух злоумышленников, мужчину и женщину, оказавшихся (вот это сюрприз!)... действующими офицерами Федеральной службы безопасности России.

Через час после сенсационного задержания директор ФСБ объявил по телевизору, что это были всего лишь секретные антитеррористические учения, что в мешках был не гексоген, а сахар, что взрыватель был муляжом. Поверили ему зрители или нет, не имело большого значения, — российские самолеты уже бомбили Чечню.

В ходе последовавшей за этим антитеррористической операции, которую иначе как войной никто не называл, десятки тысяч мирных жителей Чечни, тысячи российских милиционеров и военнослужащих и тысячи местных боевиков погибли. Грозный, столица Чечни, был стерт с лица земли. Главными российскими телеканалами эта бойня была преподнесена как славная и быстрая победа Кремля. И в течение короткого времени в этом самом Кремле поселился новый президент, чей рейтинг доверия вспух на выборах аж до пятидесяти двух процентов, если верить подсчетам. Так для последнего цена войны равнялась пятидесяти процентам, то есть десяткам тысяч людей было за что умирать...

По телеку все закончилось в аккурат перед президентскими выборами молниеносной победой русского оружия. Вне телевизора война, однако, продолжалась еще долго, озлобив обе стороны до такой степени осатанелости, что военные преступления, а иными словами — зверства с обеих сторон, уже никого не удивляли.

В июне 2000 года отряд российских морпехов на трех БМП попал в засаду под Ведено. Алексей был с отрядом. Ему повезло. Он был в гражданке, без оружия. Всех остальных убили. Тех, кто попал в плен, раненых или нет, добили на месте. Перерезали горло. Алексею всего лишь разбили голову прикладом. Он потерял сознание. Очнулся на дне вонючего зиндана с нестерпимой болью во всем теле, не только в голове.

Засадой руководил известный командир особо дерзкой банды боевиков Шамиль Бараев, родом из Ведено, куда и доставили Алексея. Они прочли, что по документам он американский фотограф. А по паспорту — русский. Паспорт перевесил. Били по нему. И по морде тоже. Сказали — шпион, и бросили в яму. Кормили отбросами. Из ямы не поднимали. Сказали, потребуют выкуп.

Первый раз подняли наверх недели через три, привели в какой‑то сарай, остро пахнущий свежим навозом. Двое держали его за руки, когда вошел третий, кривоногий, с рыжей бородой и лысой головой. Вошел вразвалочку, как краб, расставив ноги и руки. Так, по мнению Алексея, вообще было принято ходить на Кавказе, если на тебе военная форма, а в руках автомат или пулемет.

Если этих необходимых для «правильной» горской жизни предметов в наличии нет и ты не поехал с мешком денег учиться в московский университет, то тогда ты просто целыми днями сидишь орлом на корточках в самострочных трениках «Адидас» с пузырями на коленях, — не вполне политкорректно рассматривал местную удручающую экономическую ситуацию Алексей, — лузгаешь себе семечки и деловито куришь одну за другой «левые» сигареты возле какой‑нибудь «левой» бензоколонки или вонючего придорожного шалмана, пока кто‑нибудь из старших не даст тебе форму, пистолет или автомат и ты не станешь сразу ходить по-крабьи, расставив согнутые руки и ноги.

Как Шамиль Бараев. А это был именно он.

Дальше Алексей вспоминать не хотел. Да и читатель простит, если его, для его же пользы, избавят от излишне натуралистических подробностей того, что произошло в вонючем сарае.

Если уж совсем коротко, то Бараев лично садовым немецким секатором, предназначенным для среднего размера сучьев и ветвей, без всякого наркоза, что называется наживую, отрезал Алексею мизинец и безымянный палец на левой руке. Сказал, что один отправит домой, а второй — в Лос-Анджелес, на работу, «если правда там работаешь, рюсский».

Алексею прижгли обрубки пальцев раскаленным ножом, чем‑то намазали и перебинтовали. Сознание он потерял лишь тогда, когда его снова бросили в яму...

Он не знал, сколько прошло времени. Очнувшись, понял по запаху, что чеченцы жарят наверху что‑то мясное.

— Неужели мои пальцы так вкусно пахнут? — сострил Алексей вслух для самого себя, чтобы хоть улыбнуться разбитыми, с запекшейся кровью губами. Сказать, что рука болела нестерпимо, — значит, не сказать ничего.

Чеченцы жарили шашлык из свежей баранины на углях. Когда мясо было готово, один из них, с мангалом в руках, подошел к краю ямы и резким движением опрокинул мангал, так что раскаленные угли полетели вниз на Алексея. Он пытался закрыть голову руками и одновременно отбрасывал в сторону все еще горящие головешки. Яма сразу заполнилась дымом. Алексей закашлялся и попробовал задержать дыхание, пока дым не поднимется вверх.

— Ты что, брат, горишь там, что ли? — крикнул вниз боевик. — Подожди, брат, щас ми потушим тебя, брат.

Четверо или пятеро чеченцев подошли к краю ямы, спустили штаны и с хохотом стали мочиться прямо на Алексея. Казалось бы, ничего особенного. Просто тупое кровожадное зверство. Однако именно оно и спасло Алексею жизнь, в конце концов. Протянуло соломинку.

Через два дня, когда Алексей по тишине наверху понял, что основная группа снова куда‑то отправилась, он закатал себе левый рукав курточки, взял самый большой уголек из тех, что на него сбросили, и усердно натер им левую руку почти до локтя, пока она равномерно не почернела. При этом он старался не задеть белый, хоть и грязный бинт на опухшей кисти.

Когда охранник в очередной раз принес в ведре какую‑то вареную бурду с плавающими на поверхности шматками желтого бараньего жира и начал было опускать в яму это блюдо восточной кухни, Алексей показал ему почерневшую руку, высоко подняв ее над головой, и прокричал: «Смотри, у меня гангрена! Я умираю!».

Охранник понял только последнее слово, схватил ведро и куда‑то побежал. Скоро он вернулся с кем‑то, кого Алексей раньше не видел. Тот был в очках и без бороды.

— Что случилось? - по-русски, чисто и без акцента, спросил новоприбывший, хоть и выглядел как кавказец.

— По-моему, у меня гангрена, — повторил Алексей слабеющим голосом.

Через минуту ему кинули вниз конец толстой веревки с петлей, которую он надел себе под мышки, потом здоровой рукой как можно крепче ухватился за веревку.

Алексея вытянули наверх, отвели в одну из комнат большого просторного дома с коврами, огромным телевизором на стене, столом и диваном. Постелили на диван газеты и усадили его на них. Затем, пока здоровяк охранник с автоматом в руках стоял рядом, очкастый вышел и быстро вернулся уже в белом халате и хирургических перчатках, с ножницами. Он что‑то сказал охраннику и, когда тот вышел, присел перед Алексеем на колени, аккуратно разрезал бинт, затем положил длинные острые ножницы рядом на стол и снял повязку, чтобы изучить рану.

Он не успел ничего изучить. Он не успел даже слова сказать. Резким движением левой руки Алексей обхватил ему голову, приподняв ее, а правой рукой молниеносно, словно всю жизнь только этим и занимался, схватил со стола ножницы и воткнул очкастому в шею, удачно попав сразу в сонную артерию, куда и метил. Нет на свете инструментов точнее, чем руки фотографа.

Из‑под ножниц фонтаном хлынула кровь. Освободившейся правой рукой Алексей зажал очкарику рот, а левую продолжал крепко держать вокруг шеи. Через пару минут, когда судороги стихли и ноги жертвы перестали отбивать пятками лезгинку по ковру, покрытому теперь уже кроваво-красными узорами, Алексей осторожно опустил тело на пол. Проверил пульс убитого, чтобы избежать сюрпризов, на которые плохие парни способны сплошь и рядом. Особенно в кино.

Осмотрев комнату и не найдя ничего более подходящего для дальнейших возможных действий, чем аляповатые железные часы с кукушкой и маятником на толстой металлической цепи, он быстро снял часы со стены, проверил цепь на прочность и, приложив все оставшиеся силы, вырвал ее из часов. Кукушка выскочила и бодро пропела свою лебединую песнь.

Алексей взял цепь в обе руки и встал за дверью наготове. Охранник постучал в дверь минут через пять, что‑то громко спросил по-чеченски, открыл дверь и вошел.

Последующие пять минут Алексей душил его цепью. Они катались по ковру. Охранник, здоровенный, накачанный битюг, двумя руками пытался освободиться от цепи, кричал и хрипел. Потом дернулся с десяток раз, с каждым разом все слабее и слабее, и, наконец, затих.