Огонёшка - Маргарита Константиновна Агашина

— Даже жалко: такую прелесть какие-то свиньи слопают. Им, свиньям, сто раз плевать, что это модно… А уж как мальчишки обрадуются, ведь это и есть небывалое дело! В масштабах нашей школы…

— Стоп, Талка! — остановила Катя счастливую Талину болтовню. Девочки остановились. — Знаете, что? Что-то я боюсь, что мальчишки на жёлуди не согласятся. Скажут, что раз не они это придумали…

— А они и не узнают, что это мы придумали! — крикнула Тала. — Мы им скажем, что это они придумали!

— Как это?

— Очень просто! Знаешь, как моя мама папу воспитывает? Ну, вот он говорит: «Мотоцикл купим». А она: «Нет, телевизор!» Спорили-спорили, потом он ушёл на работу, а мама — раз, и купила телевизор! Папа приходит, видит: телевизор. Только рот раскрыл, чтоб ругаться, а по телевизору — раз, и футбол! Папа так и сел. И до последнего свистка рот не закрывал — до того болел за свой «Спартак». А мама вокруг ходит, приговаривает: «Вот и футбол дома смотрим. Вот как ты здорово придумал — телевизор купить. Вот какой ты у меня молодец! Теперь и я за «Спартак» болею!» А папа рад, как маленький!

— Неужели у тебя папа такой глупый? — спросила Инна.

— Это не папа глупый. Это мама умная. Папа ей сам потом сказал: «Здорово ты меня воспитываешь…» И еще спасибо сказал.

— Ну, от наших мальчишек дождёшься благодарности! — вздохнула Катя. — И потом, как же мы им всё-таки скажем, что это они придумали?

— А мы к ним Тольку Суханова подошлём. И пусть Толька скажет Антошину, что это он всё придумал и что он и с бригадиром договорился. И всё! — ответила Тала.

— А тебе не жалко свою идею Суханчику отдавать?

— Ещё как жалко-то! Раз в жизни идея подвернулась, и то никто даже не узнает, что она моя. — Тала подняла еще желудо́к и посмотрела на него, прищурив глаз. — А вообще-то так даже интереснее: пусть как будто это военная тайна! Как будто мы идём в разведку. И как будто я — как Любка Шевцова. Фрицы думали, что она, как я, только поет да наряжается. А она вон какая была. И ей ведь всех хуже было: про неё и наши плохое думали. И никому нельзя было сказать, что она такая хорошая!.. Вот и я тоже. Пусть у меня по арифметике двойка. Но я свою единственную идею ни за что ни про что Суханчику отдаю. И вот в разведку иду, как Любка…

— И, главное, никому нельзя сказать, какая ты хорошая! — засмеялась Инна.

— Ты, Инка, не смейся. Я не сравниваю, — вздохнула Тала. — Это я, наверно, немножко мечтаю…

— Девочки! — Катя протянула руку в сторону показавшегося вдалеке домика. — Вот он, мой знакомый бригадир! Видите, мотоцикл из калитки выводит. Сейчас уедет в контору или на ферму, тогда всё пропало…

— Как это он уедет? Да я сейчас так закричу, что все на свете бригадиры услышат! — Тала остановилась, замахала рукой и закричала на всю рощу:

— Э-эй! Бригади-ир! Э-эй!

Высокий седой человек, вздрогнув, поднял голову от мотоцикла. Он узнал Катю и улыбнулся, и поднял руку, здороваясь и приветствуя.

ИЗ ДНЕВНИКА ИННЫ ВОСТРИКОВОЙ

14 октября

Второй день, как лягу спать, закрою глаза, и в глазах всё жёлуди, жёлуди! И ещё та полынная веточка, под которой мне попался проросший желудок — с корнем и с двумя листочками. Мама говорит, так всегда бывает, когда целый день что-нибудь одно перед глазами мелькает. Она в войну со своей школой в колхозе на молотилке работала, они пшеницу молотили. И душой, говорит, за эту пшеницу болели, и руки все в крови, а ляжешь спать — и перед глазами солома, солома. А у меня — жёлуди, жёлуди.

Всё у нас с желудями получилось прекрасно! С бригадиром мы договорились, он такой хороший человек, оказывается! Он нам дал на всё воскресенье лошадь с телегой и дедушку Василия, чтобы жёлуди возить в хранилище. Но это уже всё было потом, в воскресенье. А в субботу прямо с парохода мы с Катей и с Талкой пошли к Суханчику — хотели его к желудям подготовить. Будто это всё он придумал и что он с бригадиром договорился. Пришли мы к Тольке, а его мама сказала, что он ушёл к Антошину задачку решать. Вот ведь как не повезло! Если идти к Антошину — значит, он узнает, что всё придумали мы, и тогда придётся одним девчонкам собирать наши жёлуди. Если не ходить — опять, значит, одни девчонки будут с желудями нянчиться!

Постояли мы на площадке, подумали — как быть? Думали-думали, и Катя говорит: «Вот пойдем и всё скажем Антошину! Нечего тут выдумывать. Мы им небывалое дело нашли, они радоваться должны. А мы ещё их боимся. Пойдём и всё скажем как есть! И по-моему, он ещё и обрадуется!»

И мы с Талкой тоже как-то обрадовались и припустили вверх по лестнице, потому что антошинская квартира прямо над Толькиной. Конечно, у самой двери нам всё-таки стало опять страшно. Но Катя опять сказала, что она верит, что Антошин обрадуется. И, конечно, добавила: «Если кто-нибудь думает, что я к нему неравнодушна…» Мы с Талкой сказали, что мы сейчас думаем только о желудях. И Катя успокоилась и прямо отважно позвонила у Сашкиной двери. И тут нам опять повезло!

Наверно, это был счастливый день, потому что везде нам попадались хорошие люди. У Сашки такая замечательная мама! Она слышала, как мы Сашке и Суханчику про жёлуди рассказывали, и сказала, что это просто здорово, что мы молодцы и она за наш отряд рада — хорошее и, главное, нужное дело, говорит, начинаете. И еще сказала, что она теперь будет спокойно жить. Оказывается, с тех пор, как Сашку выбрали председателем, он дома не пил, не ел, ни с кем не разговаривал и даже не спал. Всё небывалые дела выдумывал!

Теперь я поняла, почему он не смеялся, когда мы хотели с горя учиться в футбол играть!

Сашка на свою маму за такие слова сначала рассердился. Но она сказала, что и она с нами поедет жёлуди собирать. И это было очень кстати, потому что одних за Волгу нас Александра ни за что бы не пустила, сказала бы: «Пусть родители едут». А родителям вечно некогда: то у них рыбалка, то у них уборка. Да и не всякого родителя с собой возьмёшь. Вон в третьем классе ездила с нами Бобочкина мама, так она нас по лесу весь день за ручки водила!